Что же касается китайцев, то у них, подвластных строгим традиционным формам, все наказания и вознаграждения после смерти регулируются жёстким сводом законов. Во всех чистилищах имеются облечённые надлежащей властью суды под председательством судей и законоведов. Все свидетельства тщательно взвешиваются, и никаких судебных ошибок быть не может. Есть ещё и правоведы, наблюдающие за применением вознаграждения и наказания. Всё абсолютно правильно, но это никоим образом не смягчает господствующий кодекс.
В даосских пьесах особое значение придаётся справедливости — абсолютной и окончательной, тогда как буддийское представление мистерий делает акцент на милосердии — безотлагательном и доступном.
Таким образом, китайцы живут в мире, в котором справедливость и милосердие параллельны друг другу, но не всегда пересекаются. Напрашивается неизбежный вывод о том, что при такой системе действительные взгляды Конфуция должны были бы привлекать тех интеллектуалов, которые, считая себя свободными от всяческих предрассудков, предпочитали придерживаться официальной системы этики и вести себя соответственно.
Говорят, что прибывшие в Китай первые буддийские монахи вначале строили свои храмы в строгом соответствии с китайской архитектурой и сменили индусские рясы на китайские одежды. Отец Фавье в своём детально разработанном труде «Пекин» отводит значительное место учреждению христианских миссий в Китае. Опять же, примечательно, что первые миссии возводились по образцу местных зданий и миссионеры — священники и святые отцы — носили принятое у китайских учёных и мандаринов платье. На более раннем этапе распространения буддизма китайский образ жизни и обычаи мощно наступали на ввезённую доктрину, и на всех последующих этапах она претерпевала постепенные видоизменения.
Исторический Будда сохранил свою индийскую индивидуальность, но так никогда и не добился заметного расположения народа. Его признавали как основателя системы, но многие поколения новообращённых отдавали явное предпочтение двум бодхисаттвам — Авалокитешваре и Майтрейе. В своё время циклы китайских легенд настолько основательно трансформировали этих бодхисаттв, что теперь они кажутся почти совсем китайскими.
Авалокитешвара, главный министр в раю Амитабхи, в самых ранних буддийских писаниях прямо не упоминается. Некоторые полагают, что изначально он был божеством Солнца в центральной Азии. В системе махаяны он представляет собой эманацию, или расширение сил, Будды Амитабхи. Долгое время его считали персонификацией атрибутов милосердия. Постепенно этот бодхисаттва присоединил индусские атрибуты Брахмы и Ишвары[238] и стал символом духовного тела вселенной. Число его глаз и рук бесконечно увеличивалось, и он подарил миру формулу: «Ом мани падме хум», дарующую освобождение способным раскрыть её истинный смысл и правильно интонировать[239].
В ранних произведениях Авалокитешвара представлен как существо мужского пола или как андрогин, однако, попав в сферу китайского влияния, этот бодхисаттва утратил почти все свои индусские атрибуты. Он превратился в милосердную царицу небесную по имени Гуань-ши-инь — «Ту, что слышит, сознает и понимает мольбы всех смертных».
Э.Т.К. Вернер пишет: «Мария является вдохновляющим духом римско-католической церкви, а Гуаньинь — буддийской веры!» Полное превращение Авалокитешвары в Гуаньинь, похоже, завершилось уже в эпоху танской династии, но в соответствии с доктриной определённых школ имеются и некоторые исключения. В Китае Гуаньинь как богине милосердия, а точнее, бодхисаттве Сострадания поклоняются и обращаются к ней с просьбами повсюду, где укоренилось буддийское влияние.
Эта милостивая владычица в качестве «прогоняющего страх Будды» проникает в сокровенную жизнь родителей и ребёнка. Она защищает тех, кто отправляется в дальние края; она утешает умирающих и указывает душам усопших дорогу в Западный Рай Амитабхи. Она ассоциируется с материнством и изображается беременной или с новорождённым младенцем на руках. Ей приписываются многочисленные чудеса, а её чудотворное заступничество качественно тождественно заступничеству Девы Марии. Даже в недавние годы книги, свидетельствующие о её великодушной защите, были широко распространены среди китайцев[240].
Рис. ниже: Гуаньинь в образе доброй матери.
Китайская легенда о Гуаньинь лишена каких бы то ни было ассоциаций с индусами. Согласно этой версии, она была младшей из трёх дочерей Мяо Чжуана, жившего в VII в. до н. э. Её настоящее имя было Мяошань; она с самого раннего детства отличалась добродетельностью, скромностью и кротостью духа. Её честолюбивый отец, захвативший своё царство силой, твёрдо решил, что три его дочери должны заключить богатые и могущественные брачные союзы. Не имея сыновей, царь, прислушавшись к мнению своих советников, вознамерился назначить самого подходящего из своих зятьёв своим преемником. Двум старшим дочерям подходящие мужья были найдены, а вот младшая отказалась выходить замуж, решив посвятить свою жизнь благочестивым деяниям. Это привело её царственного отца в такую ярость, что он наложил на неё множество наказаний, силясь преодолеть её упрямство. Потерпев полную неудачу, он приказал в конце концов казнить её, и она обрела бессмертие путём мученичества.
238