Учение о скрытом имаме должно проповедоваться с возможно большим рвением, ибо в этом мистическом существе, как в хранилище, заключены все тайны Всевышнего. И нет ничего необычного в том, что его посланцам суждено было стать первопроходцами, призывавшими людей к истине, подобно пророкам в пустыне. А поскольку идея грядущего мирового учителя присутствует во многих религиях, нельзя считать такое учение по-настоящему опасным или еретическим.
Если «Обитель Мудрости» порицают за распространение именно этого учения, то вполне может сложиться впечатление, что это тайное общество было по сути дела группой религиозных и философских реформаторов, потерпевших неудачу, столь естественную для такого рода групп. Чтобы как-то защитить себя, общество устраивало своим ученикам испытания и ритуалы посвящения, связывало их клятвой неразглашения тайны конечных истин и воодушевляло на распространение учения по всему мусульманскому миру, включая Аравию, Месопотамию и Северную Африку.
Эти миссионеры, или, как их называли, дайи, проходили тщательную подготовку, дабы научиться доносить до умов учение в форме, понятной людям тех слоёв общества, на которые они стремились оказать влияние. Людям необразованным они преподносили свои идеи в упрощённом виде, почти полностью основываясь на принятых в Коране основах морали, к которым они добавили лишь некоторые сведения о пришествии Махди. Для более расположенных к философии основы концепции представлялись более развёрнуто.
Этих миссионеров осуждали за их призывы к приверженцам различных религий, что вполне вероятно. Если они твёрдо верили в то, что являлись хранителями эзотерического плана объединения вероисповеданий, ниспровержения тирании и окончательного освобождения человеческого разума от гнёта невежества и страха, то их, конечно же, не могли остановить никакие границы раздела, проложенные разными символами веры. Допустить, что эти учителя повинны в чудовищном лицемерии, значит просто расписаться в собственной нетерпимости. Множество фактов указывает на то, что обширная программа «Обители Мудрости» достигла Европы и оказала немалое влияние на многих прогрессивных мыслителей. Полагают, что она способствовала восстановлению учения после мрачного периода невежества средневековья, став своего рода центром разрешения споров между Европой и Азией. Существует предположение, что флорентийская Академия Лоренцо де Медичи создана по образцу «Святой Обители» в Каире.
Увеселения арабских ночей
Происхождение собрания древних преданий, легенд и традиций, ныне известного под названием «Увеселения арабских ночей», или «Тысяча и одна ночь», всегда было поводом для различных спекуляций. Однако с уверенностью можно сказать лишь одно: все эти истории были собраны из различных источников и в течение длительного периода времени. Сэр Ричард Бартон, чьё имя долгое время ассоциировалось с английским переводом этих восточных сказок, пришёл к заключению, что установить имя их автора (или авторов) не представляется возможным. В этом вывод Бартона полностью совпадает с мнением других издателей и переводчиков, занятых исследованиями в той же области. Представляется весьма маловероятным, что труд этот когда-либо прежде подвергался какому-то редактированию. В нём отражено широкое многообразие тем и явно различные уровни литературного таланта. Некоторые встречающиеся в тексте расхождения в хронологии также склонили учёных толкователей и переводчиков к убеждению, что истории эти собраны воедино без всякой системы и смысла.
В «Заключительном эссе» к своему переводу «Тысячи и одной ночи» Бартон, пользуясь обширными познаниями в области арабской культуры, пытается проанализировать предпосылки и историю происхождения знаменитого собрания легенд и сказок Ближнего Востока. Обобщая характер народа, слагавшего эти легенды, он пишет: «На своей высшей ступени развития ум среднего мусульманина, как и древнего египтянина, выявляет самую возвышенную нравственную идею, глубочайшее уважение ко всему, что связано с его религией и величественной концепцией единства и всемогущества Господа».
Не менее точен Бартон и высказываясь по поводу отрицательной стороны вопроса: «Наш араб в худшем своём проявлении — просто невежда, в котором ещё живёт дикарь. Он являет собою некую модель смеси ребячливости и сообразительности, простоты и коварства, скрывая ветреность ума за внешней серьёзностью». Основываясь на этом, Бартон пытается придать определённую направленность грандиозной поэме в прозе, которая по своей оригинальности и драматургии практически не имеет аналогов в мировой литературе.