То есть − трубы все были старые и хлипкие, и лучше бы было, если кто-то живёт. Тем более, что об этом нас просил председатель жэка. Не надо было искать жильцов, только разрешить жить, председатель обещал следить за порядком. Ещё и соседка Зина обещала присматривать.
С Зиной бабушка была в жуткой ссоре. Я прекрасно помнила из детства: мы выходили из квартиры, Зина приоткрывала дверь и улыбалась мне – бабушка же поворачивала ключ с каменным лицом. Даже пальцы её в перстнях каменели. Но Зина не обижалась и с удивительной методичностью открывала и открывала дверь − и при нашем уходе, и когда возвращались. Не могу сказать, что я испытывала стыд за бабушку, но неловкость чувствовала. И за то, что бабушка не отвечает, и за то, что Зина пресмыкается. Я её по имени-отчеству только в глаза называла, а так – Зина и Зина. А она старше меня была на шестьдесят лет! Зина перед не замечающей её бабушкой постоянно унижалась, а ко мне ластилась. Но я была ребёнком, лесть я принимала за искреннюю симпатию, а лицемерие за доброжелательность. Я радовалась Зине и оправдывала её на уровне детском, интуитивном, что она такой, вот, бесконфликтный человек, приветливый, не держащий зла. В последний год моего летнего отдыха, то есть перед школой, я с Зинаидой Алексеевной общалась, и не раз. Дело в том, что бабушка иногда уходила из квартиры в лабораторию. Иногда бабушка брала меня с собой, а иногда нет. Я не представляла никаких забот, сидела − листала книжки про русалок. Я научилась ставить диск и смотреть мультики, все про русалок и все разные. Когда бабушка уходила, в дверь звонила Зинаида Алексеевна и я её отмыкала. То есть, они не здоровались, но бабушка одобряла Зинины приходы в её отсутствие. Зина не сюсюкала, болтала со мной как с ровней, а после я бабушке всё рассказывала: что Зина говорила, где была − Зина всё время ходила по нашей квартире, даже рыскала, но всё время заявляла, что не может пережить, что малыш (это я – «малыш») дома один. Бабушка, когда я ей рассказывала про Зинин визит, недобро улыбалась и почему-то злорадствовала: «Пусть погуляет!», такое складывалось впечатление, что бабушка играет с Зиной.
В день смерти бабушки я поняла, что Зина злая. Она позвонила маме и кричала на неё, вроде как обвиняла, что бабушку «скорая» забрала, а мы далеко. Так никто ж и предположить не мог, что бабушка умрёт, не дожив чуть-чуть до своего семидесятилетия, ничто не предвещало, она жаловалась только на давление. Мы передали Зине наши ключи на похоронах бабушки. Когда в квартире прорывало трубу, Зина сразу сообщала, мама благодарила, но тоже не любила Зину, ей очень не понравился её тон на поминках и то, что Зина всё расхваливала себя, что она нашла бабушку и все должны быть благодарны ей. Намного позже мама рассказала позорную Зинину предысторию.
Зина работала с бабушкой на заводе. Но в разных лабораториях. Потом Зина ушла на пенсию и стала играть в доме культуры в театральном кружке. Бабушка отдала ей машинку, фамильную старую ножную «Зингер» – для декораций, ну и если костюм какой зашить. Я спросила: «Мама! А почему машинка фамильная? И почему бабушка отдала, раз фамильная?» Но мама ответила, что так папа рассказывал, она просто повторяет. А отдала – решила помочь любительскому театру. Бабушка-то всё равно не шила и не знала, что невестка её окажется портной, даже предположить не могла. В этой винтажной машинке бабушка прятала драгоценности, но, когда отдавала, забыла об этом. Зина нам после бабушкиной смерти клялась, что машинку даже не заносила к себе домой, пришла с грузчиками из дома культуры, чтобы оттащить машинку в комнату кружка, и весь подъезд это может подтвердить. Бабушка же написала заявление в милицию и привлекла ещё юриста для выяснения.
Никакие камни мы с мамой так и не нашли, разбирая бабушкины вещи. Мама не знала, что и подумать: папа в бытность его с мамой уверял, что драгоценности – фантазии бабушки, но и Зина своими отрицаловками и несознанками вызывала у мамы подозрение. Мы приехали спустя сутки после смерти бабушки, и многое из квартиры пропало. Например, все хрустальные баночки на трюмо и многие безделушки с трюмо и из серванта. Я обожала сидеть перед зеркалами, перебирая бабушкины драгоценности и помады. Я сразу, как вбежала в квартиру, так закричала:
− Мама! Куда пропала стрекоза и другие изумруды?
Я с незамутнённой детской наивностью спросила о безделушках Зину. Зина считала, что с трюмо могли украсть люди из жека, когда искали бабушкин паспорт и полис.
−Просто бабушка что-то навыдумывала себе, – горячо уверяла Зина нас с мамой. −А если и были драгоценности, то их кто угодно мог стащить.