— Что отличает хасидов от представителей других ветвей иудаизма?
— Кто-то из великих определил разницу между хасидами и иными религиозными евреями так: «Мы приняли Тору всерьез!» Смысл сказанного в том, что хасиды стараются подогнать свои желания и нужды под законодательные и мировоззренческие положения Торы, а не наоборот. Хасиды не пытаются сделать свою веру более удобной, истолковывать положения Торы аллегорически, осовременивать в угоду моде и господствующему общественному мнению и мировоззрению. В этом главное и наиболее существенное (как фактическое, так и историческое) отличие хасидизма от иных направлений в иудаизме.
Что же до обычно приводимых внешних различий, то за исключением экзотических ныне видов старинной одежды, которые до сих пор в ходу у некоторых направлений, все иные характерные проявления хасидского образа жизни были заимствованы, в явной или скрытой форме, другими течениями в традиционном ортодоксальном иудаизме. Когда-то у хасидов было еще одно важное отличие: ирония и сомнения, в первую очередь по отношению к самим себе. Теперь все одинаково деловиты и уверены в своей правоте. И это грустно…
— Каббала непосредственно связана с хасидизмом?
— Точнее говоря, это хасидизм связан с каббалой (эзотерическое, мистическое течение в иудаизме. — Прим. ред.). Разницу между ними можно уподобить различиям между чистой и прикладной математикой. Если каббала изучает духовную структуру мироздания и все его составляющие, то хасидизм занимается прикладными исследованиями: как человек должен взаимодействовать с Богом, миром и собственной душой. Вообще же каббала является неотъемлемой частью всего ортодоксального иудаизма.
Скажу даже определеннее: в иудаизме иной теологической школы, кроме каббалистической, нет! Нельзя всерьез заниматься теологическими исследованиями без понимания каббалы.
— Где можно изучать каббалу?
— Основные центры по ее изучению находятся в Израиле. Есть школы каббалистов, где ее серьезно изучают денно и нощно, синагоги, где молятся с применением каббалистических техник и методов. Впрочем, в основном изучают ее теоретические аспекты. Применяющих свои знания в повседневной жизни, на практике, очень немного, а честных и психически здоровых среди них еще меньше.
Большинство «любимцев публики» не являются подлинными каббалистами — знатоками учения и праведниками. Истинных знатоков очень мало, и они практически неизвестны широким кругам. Им это просто не нужно и неинтересно.
— Сейчас в России открывается много центров по изучению каббалы. С чем, на ваш взгляд, это связано?
— Резкая смена шкалы ценностей, духовный вакуум, погоня за деньгами — все эти признаки смутного времени порождают нездоровый интерес к волшебным средствам для решения проблем: магии, мистике, эзотерике. На этом фоне понятен и закономерен возникший интерес к каббале как одному из проявлений мистического видения мира.
Впрочем, этот интерес не трансформируется ни в теологические исследования, ни в образ жизни. Так, спекуляция на интересе… А еврейского в этой магии не больше, чем в культе «вуду», разве что терминология.
«Независимая газета»
Опасность печали
Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика
Печаль не грех, но разрушает человека больше, чем любой грех.
— Печаль многообразна: от конкретной причины и безо всяких причин, кратковременная и сопровождающая человека всю жизнь, становящаяся частью его личности; печаль от неудачи, от рухнувших надежд, от разбитого сердца, от плохой погоды. Печаль — опасное чувство.
— Чем же оно так особенно опасно? И потом, разве есть чувства неопасные? Каждое посвоему потенциально опасно.
— Иные чувства могут быть опасны для окружающих, печаль — для самого печалящегося.
— А гнев не опасен для гневающегося? А любовь для любящего? А страх для боящегося?
— Все это так, но у печали есть своя специфическая опасность. Гнев ведь по природе своей преходящ, и страх (если это не патология) преходящ. И любовь, бывает, проходит. Что касается страстной любви, то она вообще бывает скоротечна. Печаль же имеет склонность задержаться в душе, а то и вовсе поселиться в ней, в конечном счете завладеть ею. И гнев, и страх, и любовь направлены наружу, печаль — внутрь. Гнев, любовь, страх (если это не парализующий страх) предполагают действие — действие печали ограничивается переживанием, и это переживание разрушительно. В молодости я, бывало, вспыхивал, и порой мне не удавалось с собой справиться. С возрастом приобретаешь опыт, но для этого нужны годы. Однажды, чтобы дать выход своим чувствам, я ударил по шкафу и сломал его. И гнев прошел. Действие разряжает гнев. Но вы не можете таким образом разрядить печаль. Гнев — это гром, молния, ливень, что-то мощное, сильное, но и быстро проходящее, а печаль — нескончаемая плохая погода, упадок сил, ощущение, что солнца не будет уже никогда.
Специфическая опасность печали в ее амбивалентности: кисла и в то же время сладка, совсем как китайский суп. Она травит душу, но в ней есть тонкое, губительное наслаждение: людям нравится печалиться. Человек засыпает в снегу, ему хорошо, тепло, и он замерзает. В печали есть непременный оттенок нарциссизма.
— В любой?
— Да, конечно, это ее непременное свойство, ведь в печали человек замыкается на самом себе и отгораживается от мира. Пестует свою печаль наедине с собой, и она его постепенно убивает. Чем больше печаль длится, тем больше парализует.
— Это уже не печаль, а депрессия.
— Стойкая печаль с неизбежностью ведет к депрессии. Аарон из Карлина говорил: «Печаль не грех, но разрушает человека больше, чем любой грех».
— Чтобы сказать такое, надо иметь глубокий опыт печали. И понимание греха.
— У Аарона это было.
— Стало быть, вы полагаете, что печаль только лишь деструктивна, что в ней нет ничего позитивного?
— Да, это так. Имеется, правда, одно исключение: печаль может побудить поэта написать меланхолическое стихотворение.
— Разве этого мало! Вот видите, значит, и печаль сгодилась для чего-то хорошего. Есть прекрасные стихи, исполненные печали.
— О да, стихи могут быть красивы, печаль может быть красива, смерть, если ее опоэтизировать, тоже может быть красива. То, что хорошо для поэзии, не всег-да хорошо для поэта. Постоянная печаль — это медленное умирание. Она подобна рассеянному склерозу: болезнь неизлечима, результат известен.
— «Прогноз неблагоприятный», как говорят медики. Профессиональный эвфемизм неизбежной смерти. Но, сдается мне, вы все-таки говорите не о печали, а о тоске, скорби, унынии, депрессии, вы говорите, по существу, о болезни, потому с болезнью и сравниваете. Печаль — нечто иное. Во всяком случае, я так это понимаю. А вы не считаете, что печаль дает возможность человеку побыть наедине с самим собой, отрешиться от суеты, очистить душу от ерунды, которая казалась важной?
— Побыть наедине с самим собой никогда не вредно, отрешиться от суеты тоже хорошо, очищать душу от ерунды надо постоянно, но только не погружаясь в печаль. Печаль — это «нет» миру.
— В СССР был такой молодежный шлягер с припевом, исполненным идиотического оптимизма: «Не надо печалиться — вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди! Надейся и жди! Надейся и жди!» Острословы сразу же полиморфировали «надейся» в «разденься». Как бы и напрашивалось. Естественно, нет ничего хорошего, когда человек полностью замыкается в печали. Но это все-таки проблема меры: постоянное «да» ничем не лучше постоянного «нет». Две стороны одной медали.
— Вы ошибаетесь: это не две стороны одной медали, это разные медали. В «Тании» сказано, что антоним радости не печаль, но «мрирут». Слово «мрирут» означает в переводе с иврита и горечь, и недовольство. Печаль замыкает человека в самоудовлетворенном бездействии — недовольство заставляет действовать.