– Едем к Орлову, скажем ему о нашей связи в Неаполе. Он должен знать все как есть.
– Это бесполезно, Хозе. Я писала ему. Он ответил, что я авантюристка, что мною движет лишь чувство мести ему, что он скорее лишит меня жизни, чем отдаст мне сына, что в том вертепе, где я живу, мальчика невозможно воспитать в понятиях нравственности и чести, что я гадкое, отвратительное существо. Но ты же знаешь, Хозе, что это вовсе не так. Ты близок ко двору. Найди способ сказать об этом Екатерине. Я молю ее, как государыню, оказать мне еще раз милость, гораздо большую, чем первая, когда она оставила мне жизнь. Ведь и она мать. Кому как не матери понять мои страдания. Милосердие и великодушие возвышает нас и делает нас угодными Богу. Придет время и все мы – и владыки земные, и простой поселянин – будем держать ответ перед Ним. Он наш высший Судия, призванный карать и миловать.
– Я не так ко двору близок, как ты полагаешь, Софи. Ежели я и принят там, то едино ради жены моей Анастасии.
Разговор был трудным, Анастасия Ивановна была вся в слезах и беспрестанно повторяла: Как ты мог? Она гадкая, ты понимаешь? Она отвратительная. Она змея подколодная.
– Настенька, милая, да ведь лучше тебя на всем свете нет. Люблю же я тебя без меры и предан тебе до конца моих дней.
– Ты смеешь говорить мне о преданности? Ты, приживший дитя с потаскухой?
– Но зачем же так, Настасенька? Какая же она потаскуха? Она – особа нравственных правил. Только обстоятельства сложились…
– Вот оно что. Мало, что ты с ней распутничал, ты еще и в нравственность это возводишь, бессовестный. Не глядели бы глаза мои на тебя. Ведь говорили мне: дура ты, Настасья, что ему верна. Он, небось, куролесит там с казачками и турчанками. А я то верила и в самом деле как дура: муженечек дорогой, друг мой сердешный, каково тебе в военных тяготах и сражениях?… Какая же я была дура несусветная. Я здесь в тревогах вся извелась, а он с потаскухой в любви состоит, сына прижил, бессовестный.
– Несправедлива ты ко мне, Настасенька. Право несправедлива. Это было, когда я не знал тебя и от супружеских обязанностей был свободен. Опять же, дело молодое.
– И я, голубчик, была молодая и нынче еще, слава Богу, не старуха, и воздыхателей у меня было достаточно. Но честь, однако, берегла, и берегу. Никто не скажет, что с женой де-Рибаса был в связи. Вон князь Гагарин как убиваетца…, а я-то дура несчастная… Мой-то супруг, Богом данный, в сражениях, и как вы, сударь, смеете делать мне столь нахальные предложения. Я ведь, сударь, и по любви, и по закону ему предана.
– Оставь, Настенька, говорить такие слова. И моя тебе преданность известна, – было похоже, что Осип Михайлович уже довольно осерчал.
– Известна…, – горько улыбнулась Настасенька. – Как бы не так. Вон она – преданность твоя.
– Ты, однако, упроси государыню, пусть укажет Орлову вернуть матери дитя. Дело это доброе, милосердное. Ее вины перед тобой нету. Пускай с меня взыщется, а она то здесь при чем? Довольно страданий на ее веку было.
– Господи, он еще и оправдывать ее осмелился. Я должна у государыни слово за нее молвить. Ах ты ж бессовестный, не глядели бы мои глаза на тебя.
– Какой же я бессовестный? Был ли я верностью тебе обязан, когда не ведал ни имени твоего, ни где ты есть?
– Ты что: всю жизнь свою думал без жены быть? А ежели нет, то должен бы ведать, а не таскаться с этой…, – язык не поворачивается сказать, Господи. Я-то ведь честь свою соблюла.
– Что ж ты сравниваешь, дорогая, ты-то ведь женщина.
– И то сказать, мужику все можно, с него взятки гладки, повалялся, встал, отряхнулся и к жене в объятия, точно ничего и не было. Племя вы окаянное… За кого только принимаем страдания? Кому верим, Господи?
И все же Анастасия Ивановна пошла к государыне.
– Мой – то Осип Михайлович обрадовал меня, милостивица вы наша. Так обрадовал, как более нельзя. Срам сказать… Он видите-ли прижил сына, а мальчонку удерживает Орлов, потому он, де-Рибас, припадает к стопам вашего величества – незаконное дитя его отобрать у Орлова и отдать природной матушке, пребывающей в великой печали и едино жаждущей получить чадо свое. А она – то…
– Не сказывай более. Коль речь об Алексее Орлове, то особа сия мне довольно известна. Не убивайся, дорогая. Обычная история. Чего от мужика ждать? Все они, прости Господи, кобелиной породы. Твой де-Рибас как был в штурме Измаила, как взял трофеем бродяжку, так и об службе забыл. Князь Григорий тоже хорош, старый греховодник. Хоть о покойниках дурно не говорят, однако, скажу: как завидит, бывало, смазливую бабенку, так и хвост трубой. У де-Рибаса велел трофей отобрать и ему в Ставку доставить. Кавалерийский деташемент с полковником выслал. Он на нее еще в Очакове глаз поставил. Красавица… Как бы не так. Турецкая лазутчица. Одно жалею, что отстранила Шишковского от разыскания в ее деле о злоумышлении на престол. Князь Голицын уж больно к ней был милостив.
– Господи, да что ж это. Он же сказывал мне, что знал ее до женитьбы на мне.
– Глупая ты, Настасенька. Да где же ты видела мужика, чтоб в этом Деле сказал тебе правду? Непременно соврет. Это уж верь моему слову. Породу ихнюю я довольно знаю. Вон Платон Александрович Зубов от меня вознесен в князи, имений ему нажаловала, как никому более, в верности мне клянетца, в свидетели Бога призывает, а и во сне видит, как бы приволокнутца за великой княгиней Елизаветой – супругой внука Моего Александра. Де-Рибас твой двое суток не отдавал Потемкину Добычу, уж больно сладкая была. Князь Григорий, срамота да и только, как привезли ее в Ставку, так сразу же велел быть ей в постели. Пушки приказал из Бендер доставить, чтобы позор этот оповестить миру. Вот оно – мужичье. Натура у них жеребячья, Настасенька. Довольно тебе изводить себя. Твой не хуже и не лучше других. Бродяжка живет в доме, жалованном ей здесь Потемкиным и открыто состоит в связи с послом Кобенцлем, с ним в коляске по Невскому ездит, в театруме в одной ложе сидят. С Алешкой Орловым пускай сами разбираютца, не государское это дело. Ты же со своим Рибасом расчет держи той же монетой, авось образумитца. Неверная жена в большей у мужа цене, чем дура, тебе подобная.
Настасенька по возвращении из дворца долго и неутешно плакала, так что тятенька Иван Иванович и дворня стали тревожится о ее здравии. Как выплакалась, то вопреки совету государыни Анастасия Ивановна рассудила иначе.
– Теперь, друг мой милый, – сказала она Осипу Михайловичу, – будешь ты при мне состоять. Довольно был на свою волю отдан, пора и честь знать. Есть у тебя жена, Богом тебе данная, будь, любезный мой, только с ней, а с другими знаться нечего. Я, слава Богу, здорова и собою хороша.
Умножение народов и полезных промыслов
В Одессу на этот раз Осип Михайлович вернулся с Анастасией Ивановной. Здешние места ей пришлись по душе. Едино что в отличие от старой барской усадьбы, равно Петербурга здесь было деревьев и разных кустов поменее, а более степь, за малым исключением непаханная.
Со служанкой Парашей они ходили от де-Рибасова домика к морю по утоптанной стежке. Там у воды на мшистом ноздреватом камне с удилищем сидел безногий солдат Логинов с егорьевским крестом. Рыба клевала, уводила крючок на глубину, удилище прогибалось и Логинов говорил: «Хорошо, мать честная, хорошо, не сорвись, милой». Иногда Логинов выдергивал бычка из воды, тот распускал плавники и выкрючивал хвост, становился похожим на птицу.
Вечерами к Логинову приходила жена, брала улов в связках и шла по стежке вверх. Жену Логинова еще в девках поясырили татары, и жила она в кибитке эдисанского мурзака. Того мурзака насмерть порубил пан Волк-Ломиновский, а того Ломиновского за разбои в Украине и в польской стороне схватили сторожевые казаки и судили его войсковым судом, однако не повесили, потому как он сам по себе неизвестно от чего помер. Жена Логинова, еще не старая, а скорее ладная, она везде была в пору: и в церкви, и в хозяйстве, и в добром смотрении за мужем. На удивление и то, что Логиновым Бог дал Сыновей-близнецов. Старшего они крестили Осипом, а младшего Дмитрием, кликали же Микешкой. В восприемниках были сообразно – адмирал де-Рибас и хорунжий Дмитрий Гвоздев. Теперь в Одессе было два Микешки: Микешка-большой и Микешка-малый, который пока бегал без штанов, но уже поглядывал на коня под седлом, а также на егорьевский крест батьки. По всему было замечено, что из малого Микешки выйдет лихой казак, а возможно и полковой есаул.