– Мы поговорим об этом завтра, дорогая. То, что ты предлагаешь – прекрасно, но я не смею это и в мечтах держать. Это слишком прекрасно. Такое в жизни не бывает.
– Хозе, милый, хороший мой Хозе, ты умница и знаешь, что многое в этой жизни зависит от нас. Оставь эту ужасную службу, мрачную пустынную страну, дикий народ, уедем в Италию.
Объявился Микешка. Шел он вразвалочку, пощелкивая семечки. В обычное время, занятый обычными строительными размышлениями, де-Рибас Микешку не заметил бы, но время было не то.
– Чего ты здесь?
– Тебя ищу. Настасья Ивановна изволят тревожиться.
– Скажи ей, что я занят по службе. За недосугом ходить домой – эти дни буду в казармах.
– Хозе, дорогой мой Хозе, уедем отсюда. Ты ведь любишь меня, Хозе. Неправда ли, мой милый, мой дорогой, мой единственный Хозе.
– Люблю. Но обстоятельства выше моих чувств и личных желаний. Как сказать тебе, дорогая… Есть понятие – долг. Я раб долга, на мне его беспощадное бремя. Это долг перед людьми, которым я обязан заботой, порядочностью, с которыми мертвым узлом связана моя жизнь. Увы! Моя жизнь подчинена предопределением Всевышнего и я не имею сил, чтобы отступить. Мне казалось, что я люблю жену, что мне Господь дал детей, что я солдат чести, что мое продвижение по службе успешно, что я отмечен отличиями, которые меня возвышают над другими, так мне казалось, пока я не встретил тебя. Мои чувства к тебе принесли мне радость и принесли страдания.
– Ты решительно отказываешься ехать?
– Да, дорогая, решительно.
– Запомни – твое счастье в твоих руках, Хозе. Недостатка в желающих моей руки и сердца нет. Я молода, хороша собой и богата, Хозе.
Она и в самом деле была хороша. Глядя на нее долгим задумчивым взглядом, де-Рибас переживал трудную минуту. Он был на грани надлома, который мог привести его к необдуманным действиям, с разрушительными последствиями: потери семьи, крушения карьеры, распада тех идеалов, которыми он дорожил и которым следовал. Он был в том опасном возрасте, когда седина бьет в бороду, а бес в ребро. В эти часы она набирала над ним неодолимую силу – женщина, вошедшая в его жизнь против правил.
– Я люблю тебя, Анна, – прошептал он. – Я чувствую к тебе то, чего во мне не было ни к одной женщине, когда-либо стоявшей на моем пути. Я готов оставить все и пойти за тобой в неведомое. Тебя ко мне привели чувства, потому что я сильный, я облечен властью над людьми, я – заслуженный генерал. Ты молодая, ты очень молодая, Анна. Я почти на двадцать лет старше тебя. Выдержит ли твое чувство испытание превращением меня из генерала в стареющего обывателя в партикулярном платье, без положения в свете, живущего на твои средства? Ты долгие годы будешь молода и хороша. А я – увы! – Я не святой, Анна. Я очень грешен, разное было в моей жизни и в отношениях с женщинами, Анна. Ты пришла в мою жизнь и я принял тебя, меня увлекла твоя внешность, твое тело, потому я погрузился в наши отношения, очертя голову. Тогда у тебя и у меня была своя дорога и мы разошлись. Теперь наши пути вновь сошлись. Но к добру ли, Анна?
– Авва-эффенди вам низко кланяется, – с этого началась беседа Осипа Михайловича с Филадельфи. – Его мечта исполнилась. Он живет в собственном доме на берегу Босфора. При российской миссии, как было раньше, – не состоит. Благочестивому османлису неприлично быть в услужении неверным. Произведенный в высший чин за усердие на мирных переговорах в Яссах, Авва-эффенди, да продлит дни его аллах, при Топ-капы[48] важная персона.
– Прекрасно, господин Филадельфи, я в восторге, – улыбнулся Осип Михайлович. – Поскольку Авва при дворце падишаха – мы своевременно будем знать о замышляемых Портой подлостях против империи Российской.
– Авва-эффенди шлет русскому паше копии составленных военными инженерами прожектов по восстановлению Портой приграничных с Россией крепостей в Аккермане, Исакче, Бендерах и Хотине с указанием, какие в них будут размещены гарнизоны по числу пехоты, конницы и крепостных пушек, равно сведения о запасах пороха и снарядов. За все это Авва-эффенди просит бакшиш этак тысяч на пять-шесть серебром.
Анастасии Ивановне, пожалуй, не следовало жаловаться на свое одиночество. Правда, здесь не было эрмитажей, но де-Рибасы держали открытый стол для чиновников высших рангов. В их доме часто бывал градоначальник Григорий Кирьяков с цветами, которые он почтительно презентовал хозяйке. Ежели с де-Воланом разговор был более о строительстве, то с Кирьяковым – о поселениях и приобщении обывателей к полезным промыслам. Несмотря на громадность его стати, Кирьяков был подвижен и не имел дурной привычки курить за столом. Было в нем много почтения и рассудительности ко всему, о чем бы не шла речь. Что в городе, на хуторах, равно во всем здешнем крае селятся разные народы, Кирьяков находил соответственным высшим намерениям правительства и пользам Российского государства, состоящим в приумножении промышленности, в строении городов и селений во вновь приобретенных землях. Каждый народ, утверждал Кирьяков, имеет свою прилежность. Малороссы весьма надежны в сеянии хлебов, особенно гречихи и пшеницы, по здешним обстоятельствам их можно обращать в заграничный торг. Они же искусны в разведении различных скотин, более лошадей и волов, на которых имеют обыкновение ездить и перевозить грузы. Природные россияне хороши по рыболовству, охоте на дичь, разведению пчел, а также в деревянном строительстве. Лучшего плотника, нежели россиянин, не сыскать. Греки незаменимы в мореходстве и в заграничном торге. Евреи обогащают город нужными ремеслами и мелочным торгом. Молдаване знамениты кукурузой, древесными и виноградными плодами, которые употребляют как в свежем, так и в засушенном виде, отчего те плоды полезны в разное время, не исключая зиму. У болгар овощи необычайной величины, равно имеют прочие достоинства. Поляки в каждом деле умельцы, когда бы можно, то верховодили всеми в здешнем крае народами. Колобродны. За ними должно иметь смотрения поболее. Армяне известны как народ, ко всем полезным делам имеющий расположение, а также весьма башковитый. Посему завлечение их в эти места тоже весьма желательно.
– Какого мнения вы, Григорий Семенович, о зазывании к нам итальянцев и немцев? – спросил де-Рибас.
– Из немцев поселены в Одессе лишь несколько семей, ушедших из Германии по соображению несходства их религии с тамошними исповеданиями. Это в некотором роде сектанты. Замечено, что немцы в устроении их жизни, а также в прилежании к земледельческой промышленности и к разным ремеслам довольно для других примерны.
Кирьяков не знал, а потому и не сказал, что первые меннониты в Екатеринославской губернии появились на фургонах, куда были впряжены ранее здесь невиданные коняги-битюги. Это случилось в 1787 году. Всего их было 510 мужиков и 400 баб. Платье на всех было домотканное, но доброе и чистое. Меннониты были нетерпимы к насилию. Из прежних мест жительства они уходили потому, что не хотели отбывать войсковую повинность. Отказавшись от меча, меннониты крепко взялись за орало. Землю они пахали глубоко, сеяли ко времени, на посевы у них шло лучшее зерно. Выращивали они пшеницу, но бывало, что и рожь. У молдаван меннониты стали перенимать кукурузу. В 1795 году, когда в Одессе зерно пошло на заграничный торг, то негоцианты за четверть ржи давали по шесть рублей ассигнациями, за кукурузу вдвое больше. Правда, кукуруза требовала и гораздо большего ухода, но меннониты в трудах были прилежны, особо проворны в каменном строительстве.
– Что до итальянцев, то те более иных голосисты, – продолжал Кирьяков, – надо бы тем итальянцам соорудить домину, которая у них называется театрум, в той домине с разных сторон наделать чуланов, в чуланы напихать поболее обывателей, чтобы способно было им видеть и слышать итальянцев, поющих на разные голоса. В одночас можно бы играть на дудах, составляющих оркеструм. От таких увеселений у здешних обывателей было бы благочиние. Оттого и полиции меньше забот.