– Благородные занятия содействуют благородству характеров и располагают людей на благомыслие и добрые дела, – согласился де-Рибас.
Молдаване разных состояний, не исключая богатых купцов и бояр, шли в Заднестровье от неволи их господарей, которые были слугами султана и грабителями. Селились молдаване у Тираспольской заставы. Так возник молдавский форштадт, вскоре он стал называться Молдаванкой. Самым знаменитым жителем тут был Грицько Остудный, за него пошла вдова, потерявшая мужа при неясных обстоятельствах. Возможно, что он по какой-то причине удавился. Она держала Грицька в руках крепко. Хата, в которой жил Грицько со своей венчанной женой, была снаружи и внутри чисто побелена. Вдоль стен горницы стояли длинные лавки, которые здесь назывались канапками, посреди горницы – большой, покрытый скатертью стол, а в углу кровать, на ней целая гора подушек в вышитых наволочках.
Жену Грицька Остудного звали Еленой. С ней ему поначалу было уж очень трудно, так что он хотел было даже бежать или в крайности, по примеру ее первого мужа, удавиться. Жизнь для Грицька превратилась в чистое мучение. Елена принуждала его по субботам мыться в бане и менять подштанники, так что из него вовсе выветрился прежний дух. К борщу, вареникам, а также к иному прочему, что едят православные, она Грицька не допускала, пока он не вымоет руки. И уже чистое наказание было в том, что Грицьку строго было указано в горницу в сапогах и свитке не ходить и, упаси Боже, в таком виде не ложиться на кровать. Когда Елена замечала в хате или на хате какую трещину, то она тотчас же принуждала Грицька замазывать ее глиной и известью. Грицько делал то нехотя, но повиновался, поскольку жена имела над ним большую силу. Хаты и у прочих молдаван по обыкновению были подмазаны и чисто побелены, во дворах росли различные деревья и виноградные кусты, между ними бегали дети. При этом они не сквернословили, не ломали ветви деревьев и кустов, не курили цигарки, не били окна и не чинили другие непотребства.
В ту пору тут детей учили самую малость: вере в Бога, почитанию родителей и старших, в крайности чтению, письму и четырем арифметическим действиям. С сызмальства их принуждали в разные работы: подпасками у чабанов, табунщиков и чередников, погонщиками быков и поводырями коней при вспашке земли. Девчушкам полагалось быть под материнской рукой по домоводству. В праздничные дни дети с родителями шли в церковь, от того они знали послушание и страх божий.
В доме де-Рибасов бывал Пачиоли – мрачный бородач с Родоса. В его обществе были рассуждения о переселении греческих семей в Одессу, в окрестные слободы и хутора. Пачиоли утверждал, что это избавит множество православных христиан от турецкого тиранства, полного истребления и даст им надежное прибежище в этом крае.
Пачиоли говорил медленно, мучительно выискивая нужные слова, хоть на российской службе он был шестой год.
В мае девяносто пятого года по ходатайству де-Рибаса государыня подписала рескрипт. Грекам и албанцам, служившим в прошлую турецкую войну в русской армии и немало потерпевшим от разных лишений, у Одессы пожаловано было 15 тысяч десятин непаханной земли, велено ставить дома, сараи, кому надо гумна и другие строения хозяйственной надобности. Государыня велела также давать тем и вновь прибывшим грекам из казны достаточные для обзаведения ссуды.
На обеды к де-Рибасам стал хаживать избранный греками в попечители Кесоглу. Он неизменно был в красной феске с черной кисточкой и в широченных шароварах. От Кесоглу несло табачищем, отчего у Анастасии Ивановны едва не случалась мигрень. Как и Пачиоли, он говорил медленно и натужно на смеси российского с итальянским и малой толикой английского.
Анастасии Ивановне более всего претило, что Кесоглу бесстыже разглядывал Парашу. О своем возмущении она сказала мужу, на что Осип Михайлович улыбнулся и заметил, что Кесоглу мужик трезвый, исправный и к тому же вдовый, так что мог бы Параше и партию составить.
– Ну уж не скажи, милый, – возразила Анастасия Ивановна. – Только от духа его табачного одуреть можно. А на каком наречии она станет изъяснятца с ним?
– Я вот, душечка, пожил в России и российской словесностью овладел так, что стал неотличим от природного россиянина. В юности, как ведомо тебе, я с папенькой говорил по-испански, поскольку он родом из Барселоны, с маменькой – по-английски, как природной ирландкой, с приятелями по-итальянски за службой моей в конном полку его величества короля обеих Сицилии, а когда перешел в русскую армию, то вскоре заговорил на российском диалекте с довольной в том ясностью. Так что, Настасенька, не святые горшки обжигают.
Когда Осип Михайлович уходил на службу, а Параша возилась на кухне, Анастасия Ивановна усердно читала привезенные из Петербурга книги: роман месье Нугарета «Парижская дура, или От любви и легковесности происходящие дурачества», а также повесть «Вертопрашка, или История девицы Бетси Татлес». Она была без ума от разных любовных историй, таких, однако, где более веселья, нежели грусти от неразделенных чувств или какой невозможности возлюбленным соединиться вместе.
Как-то Параша принесла в дом корзину померанцев, до которых Анастасия Ивановна была большой охотницей. Эти чудные фрукты, сказала Параша, растут в той земле, откуда Кесоглу родом. Еще просила бы она Анастасию Ивановну вступиться за нее, Парашу, перед барином Иваном Ивановичем и стать посредницей в испрошении ей вольной. Анастасия Ивановна была довольно огорчена в понимании, что Параша затеяла разлуку. Обнявшись, они стали реветь, как две дуры. Под вечер Параша ушла на кухню готовить ужин Осипу Михайловичу. В большом расстройстве, можно сказать с мигренью в голове, Анастасия Ивановна закрылась в спальне.
На ужин Осип Михайлович притащил Пачиоли и Кесоглу. Параша в услужении им бегала, будто угорелая. Ужинали на веранде, без Анастасии Ивановны. Параша оттого была весьма огорчена, потому что в этот раз она приготовила к столу гуся с печеными яблоками и черносливом. Гусь был в подрумяненной корочке на яблочном соку. Невыход Анастасии Ивановны к вечернему столу Параша истолковала как ее нежелание видеть Кесоглу, и была недалека от правды. После Анастасия Ивановна сама утверждала, что лучше бы глаза ее на этого Кесоглу и вовсе не глядели.
Погода была тихая, безветренная, с прохладной приятностью, здесь на юге наступающей после жаркого летнего дня. Совершенно безоблачное небо, полная луна и множество ярких звезд – тоже примета юга. Вдали горел фонтанский маяк, а внизу корабельные огни. Время от времени поскрипывали якорные канаты. Удивительно хороша была слышимость в вечернюю пору. У пристани глубина залива составляла всего одну сажень, якоря засасывало песком, отчего и приходилось их со скрипом то подымать, то опускать. Предстояли дноуглубительные и одновременно дноукрепительные работы.
Большой Карантинный мол сооружался в пять колен с направлением на норд-норд-вест. Берег крепили сваями. Карантинной гавани для судов, прибывающих из зарубежных стран, полагалось стать сердцевиной порта.
Пока вход в Карантинную гавань оставался открытым всем ветрам. Норд-норд-вест и норд-норд-ост для судов, швартовавшихся здесь, были не только беспокойны, но и опасны. Волна била суда бортами, бросала на причалы. Были случаи, когда корабли, пришвартованные в гавани, терпели тяжелые беды. Весной крупный греческий бриг с бортом, проломленным ниже ватерлинии, пошел ко дну. Корабль стоял под загрузкой на Архипелаг, когда разыгрался свирепый ост, перешедший в норд-ост. Для подъема затонувшего судна были привлечены портовые рабочие и воинские команды.
Осип Михайлович и Анастасия Ивановна бывали в только что поставленном доме младшего брата и деверя – Феликса де-Рибаса. Дом его был открыт для негоциантов, славился гостеприимством и обильными застольями. Тут велись деловые переговоры с негоциантами и заключались различные контракты. Когда французы вторглись в пределы Италии, Феликс и Октавия де-Рибасы дали прибежище королеве обеих Сицилий Каролине и ее сыну Леопольду. В русской военной службе Феликс состоял, в отличие от Осипа Михайловича, иностранноподданным. По выходе в отставку в обер-офицерском чине он получил должность консула королевства обеих Сицилий с распространением его деятельности на все порты Черного и Азовского морей.