Хорнблауэр перевел взгляд на министра флота.
— Надеюсь, — сказал тот, — вы в добром здравии?
— Благодарю, — ответил Хорнблауэр. — В самом что ни на есть отменном.
— А ваша эскадра?
— Тоже в отменном здравии, ваше превосходительство.
— Она в чем-нибудь нуждается?
Хорнблауэру вновь пришлось соображать быстро. С одной стороны, хотелось выглядеть совершенно независимым, с другой — он помнил, что вода на исходе. Чем бы ни командовал офицер — кораблем или эскадрой, — он постоянно держит в голове необходимость возобновлять запасы воды. И министр флота — даже русского — это наверняка знает.
— Дрова и вода, как обычно, были бы весьма кстати, — сказал он.
— Я постараюсь прислать вам воду завтра утром, — ответил министр.
— Я очень признателен вашему превосходительству, — сказал Хорнблауэр, гадая, что у него попросят взамен.
— Вам известно, сударь, — продолжал министр, меняя тему так резко, что Хорнблауэр мог объяснить это только нервозностью, вызванной присутствием царя, — что Бонапарт захватил Шведскую Померанию?
— Да, ваше превосходительство.
— И что вы об этом думаете?
Хорнблауэр ответил не сразу: ему пришлось выстраивать свои мысли и придумывать французские фразы.
— Очень типично для Бонапарта. Он терпит нейтралитет слабых держав, пока ему это выгодно, потом вероломно вводит туда войска, с которыми приходят все ужасы бонапартизма: террор, страдания, голод. Тюрьмы, расстрелы, тайная полиция. Купцов и банкиров обирают до нитки, мужчин принудительно вербуют в армию, женщин… весь мир знает, что происходит с женщинами.
— Но вы не думаете, что грабеж — его единственная цель?
— Не думаю, ваше превосходительство, хотя для Бонапарта грабеж — один из способов свести непомерные расходы с доходами. Бонапарт захватил Померанию в тот же миг, как она, с появлением моей эскадры, перестала быть удобной базой для его каперов.
На Хорнблауэра сошло вдохновение; видимо, его лицо преобразилось, потому что министр, не дождавшись следующей фразы, с явным интересом спросил:
— Мсье хочет сказать, что…
— Бонапарт теперь владеет балтийским побережьем вплоть до самых владений его императорского величества. Это крайне выгодно для него в одном случае, ваше превосходительство. В случае, если он готовится напасть на Россию.
Хорнблауэр вложил в последние слова всю силу убеждения, и министр кивнул. Искушение взглянуть на царя было огромно, но Хорнблауэр его поборол.
— Пока Померания оставалась шведской, Бонапарт не мог быть вполне спокоен за свои коммуникации. Моей эскадре было бы легко атаковать их с тыла. Теперь он может двинуть войска на Санкт-Петербург, не опасаясь, что их отрежут. Это еще одна угроза владениям его императорского величества.
— И насколько она, по-вашему, серьезна?
— Угрозы Бонапарта всегда серьезны. Вы знаете его приемы, ваше превосходительство. Он требует уступок, а получив их, выдвигает новые, все больше истощая намеченную жертву. Он не остановится, пока не получит все, что желает, а желает он ни много ни мало полной власти над миром.
— Мсье очень красноречив.
— Я красноречив, потому что говорю от чистого сердца. Девятнадцать лет, с самого отрочества, я служу моей стране в ее схватке с чудовищем, готовым поглотить Европу и мир.
— И что принесла эта схватка вашей стране?
— Мы до сих пор свободны. По меркам истории это уже немало. Более того. Сегодня мы уже не просто обороняемся. Мы наступаем. Португалия и Сицилия свободны благодаря Англии. Пока мы с вами говорим, ваше превосходительство, британские войска входят в Испанию. Вскоре Бонапарту придется защищать от них самые границы своей хваленой империи. Мы отыскали слабое место в том исполинском здании, которое он возводит, и теперь бьем в самый фундамент. Скоро оно закачается и рухнет.
В маленькой комнате было очень жарко; Хорнблауэр под толстым сукном мундира обливался потом.
— А здесь, в Балтике?
— Англия проникла и сюда. Ни один французский корабль не войдет в Балтику без моего разрешения. Англия готова поддержать деньгами и оружием любого, кто встанет против тирана. Бонапарт окружен с юга, с запада и с севера. Ему остался только восток. Туда он ударит и там должен получить отпор.
На самом деле его речь адресовалась бледному красивому молодому человеку в дальнем углу комнаты. У министра флота в этой международной игре ставки куда ниже, чем у его государя. Другие монархи рискуют провинцией-двумя, честью и репутацией. Русский царь, самый могущественный из них, рискует жизнью. Он может одним словом отправить дворянина в Сибирь или двинуть в поход полмиллиона солдат, но ошибка будет стоить ему жизни. Военное поражение, малейшая утрата власти над придворными и гвардией — и царь обречен: его сперва низложат, потом убьют. Так было и с отцом, и с дедом Александра. Если он ввяжется в войну и проиграет, если пойдет на неприемлемые уступки и потеряет уважение двора, его ждут шелковый шарф на горло или дюжина клинков в грудь.