Канарис не только рассматривал вступление Испании в войну в указанное время как несчастье для всех участвующих сторон; на основании своей личной пессимистической оценки положения Германии в целом он считал безответственным убеждать каудильо вопреки его воле участвовать в войне, которую Канарис считал уже безнадежно проигранной. Позиция каудильо на встрече в Генуе, а также свойственная ему привычка все осторожно и тщательно взвешивать давали повод предположить, что, как только стало очевидным поражение Германии, он отклонил бы предложение участвовать в войне даже в том случае, если бы к нему обратился Канарис. И то, что Канарис не предпринял таких попыток, еще более укрепило доверие каудильо к адмиралу.
Впоследствии Канарис еще несколько раз в разные периоды получал задание передать в Мадрид просьбы о вступлении в войну. Но тогда он еще меньше рассчитывал на согласие Франко пойти навстречу желаниям Гитлера, чем в первый раз, поскольку ухудшающееся положение Гитлера не могло внушить главе испанского правительства доверие к этому предприятию. В сотрудничестве Канариса с руководящими военными лицами Испании сохранялись в связи с этим по-прежнему доверительные отношения. Особенно это касалось генерала Вигона, бывшего в то время начальником испанской разведки, и начальника генерального штаба Мартинеса Кампоса. Все трое играли открытыми картами.
После высадки союзников — членов антигитлеровской коалиции — в Северной Африке позиция Испании вновь приобрела для Гитлера повышенное значение. Эта высадка дала Гитлеру повод для многочисленных нападок на разведку. Ее упрекали в том, что она не сообщила или несвоевременно сообщила об этом событии и повинна в том, что эта высадка союзников не встретила немецкого сопротивления. Канарис успешно оборонялся от этих упреков в адрес своего ведомства, заявляя, что он давал подборку большого количества сообщений, поступивших в абвер в недели, предшествующие этой высадке, в которых сообщалось о предстоящей акции крупного масштаба; во многих донесениях было даже точно указано место высадки. То, что для самого Канариса, несмотря на обширную информацию, касающуюся возможной высадки союзников, которую разведка направляла генеральному штабу и штабу командования вермахта, это событие явилось до некоторой степени неожиданностью, можно заключить из того факта, что в день высадки он в сопровождении Пикенброка, то есть начальника отдела, ответственного за секретную службу связи, находился в командировке в Копенгагене.
Высадка войск союзников послужила затем поводом к тому, чтобы закрыть брешь в организации штаба командования вермахта, из-за которой верховное командование получило такой сюрприз. Штаб командования вермахта, который в процессе своего развития все больше превращался в инстанцию, занимавшуюся исключительно вопросами важного стратегического значения, до сих пор не имел своего собственного отдела по сбору информации о состоянии войск противника. В тот период, когда германский вермахт сам диктовал противникам ход действий, отсутствие такого отдела не ощущалось. Высадка войск союзников в Северной Африке означала, что инициатива перешла в руки противника — это поняли даже те, кто прежде закрывал на это глаза. Теперь эта брешь была закрыта и была создана служба 1-е при штабе руководства вермахта.
Однако вернемся к проблеме участия в войне Испании и той роли, которую при этом играл Канарис. Накануне нового 1943 г., то есть через два месяца после высадки американцев и британцев в Северной Африке, он вновь получил задание выяснить через своих военных друзей в Испании, окажет ли Франко сопротивление в случае вторжения англосаксонских войск на испанскую территорию. В сопровождении Лахоузена он отправился в Мадрид. Его переговоры с Вигоном и Мартинесом Кампосом не привели к окончательному результату, так как они предложили обратиться с таким политическим вопросом к министру иностранных дел графу Йордане, который с сентября 1942 г. возглавлял это ведомство, сменив Серано Суньера. Канарис не решился встретиться с министром иностранных дел. Он опасался, что это вызовет новые трения с Риббентропом, который очень болезненно реагировал на любое вмешательство в его сферу компетенции, особенно, если вмешивалась разведка, которую он ненавидел. Ситуация усложнялась еще и тем, что посол фон Шторер, с которым Канарис в течение многих лет поддерживал дружеские отношения, был заменен фон Мольтке, с которым Канарис еще не успел завязать дружеских связей. Можно тут же заметить, что отношения немецкой разведки с посольством в Мадриде развивались не очень благоприятно после того, как посол фон Мольтке, проработав недолгое время, умер и на его место пришел доктор Дикхоф; особенно неблагоприятны были отношения с советником посольства фон Биброй.