Тогда следователь пошел другим путем. Он заинтересовался ватиканским следом. Теперь вся ярость его обрушилась на Мюллера-Оксензеппа. «Между Редером и мной начались резкие столкновения — он рычал, угрожал, оскорблял моих знакомых», — вспоминал Мюллер. Однако оказалось, что и этого обвиняемого не сломить: хитрости, упрямства и у него оказалось в достатке.
Редер злился, топал ногами и… ничего не мог поделать. Понемногу он убеждался, что с этим простым — на первый взгляд — делом ему не справиться, если не произойдет чуда. Всякий след заводил в тупик. Пресловутую «клику мятежных генералов» обнаружить никак не удавалось. Хорошо бы, конечно, как следует потрясти этого «старого лиса» Канариса, но кто позволит?
Редер обратился за разрешением к доктору Кре-лю. Тот откровенно удивился и принялся успокаивать следователя. В репутации адмирала Канариса нельзя усомниться. Он искренне верен фюреру и государству. Подозревать его — преступление.
Но Редер настаивал, и в конце концов оба юриста пришли к соглашению: всякий раз перед разговором (но отнюдь не допросом!) с Канарисом Редер будет составлять список вопросов и показывать его Крелю. Тот, кстати, порой и сам присутствовал при беседах с адмиралом, всякий раз удивляясь, как резко тот стал сдавать.
Действительно, последние события надломили его. Адмирал словно впал в летаргию, он не способен был ни на какое решительное действие. Однако инстинкт самосохранения в нем еще не угас, и Канарис держался на беседах-допросах одной линии: он все отрицал. Нет, он не разрешал вести разведку на территории рейха. Нет, он никогда не позволял своим подчиненным роскошествовать. Как руководитель абвера, он всегда требовал от господина Донаньи и других офицеров строгих финансовых отчетов. Нет, Бонхеффер не был полноправным агентом. В абвере вообще нет церковной разведки.
Впрочем, такая позиция не красила Канариса. Арестованные товарищи не понимали его. Записки, тайно переданные ими, взывали о помощи — он оставался глух и нем.
Советник юстиции граф фон дер Гольц, когда-то помогавший Канарису защитить Фрича, просил адмирала о содействии — ведь Редер старается доказать виновность не столько конкретных людей, арестованных им, сколько всего ведомства, и прежде всего самого Канариса. В частности, от Донаньи пытаются получить улики против абвера, как такового, и его шефа.
Однако адмирал держался неприступно, хотя по его просьбе узникам и посылали записки, подбадривая их. Фрау фон Донаньи, которую в конце концов выпустили из тюрьмы, вспоминала: «Канарис уверял моего мужа, что сделал все возможное. Мой муж до последнего момента считал иначе».
В общем, адмирал своей бездеятельностью затягивал петлю на собственной шее, не говоря уж об арестованных. И пожалуй, участь и узников, и самого Канариса была бы решена еще тем летом, не вмешайся в это дело несколько решительных офицеров абвера.
Их лидерами стали подполковник Бентивеньи, который не мог больше спокойно смотреть, как изнывал под ударами судьбы его шеф, и еще один энергичный противник нацистского режима, штабс-интендант Георг Дуйстерберг, заместитель руководителя подотдела ZF.
Разговаривая с Редером, штабс-интендант скоро заметил, что тому нужны не столько признания всех этих мюллеров и бонхефферов, сколько голова адмирала Канариса. Дуйстерберг предупредил шефа, что военный судья перевирает все его слова и выделяет все худшее, что говорится об абвере. Канарис попросил Дуйстерберга подать письменный рапорт об этом, и штабс-интендант тут же согласился.
Об этом услышал Бентивеньи. Нужно нанести удар по Редеру, посоветовал он штабс-интенданту: рапорт надо подать не Канарису, а прямо в верховное главнокомандование. Дуйстерберг согласился и с этим. Он еще подбирал нужные формулировки, как в кабинете Редера разразился скандал, который был только на руку противникам судьи.
«Он потребовал изменить протокол вчерашнего допроса, который сам подписал, — докладывал Редер. — Я отказался менять что-либо в протоколе, уведомив, что он мог бы внести дополнения или изменения в новый протокол». Гизевиус не унимался, и тогда Редер, потеряв всякое терпение, заорал на него: если-де он будет и дальше упираться, то и его «сунут в камеру». Долго тянулась перепалка, пока, наконец, Гизевиус не согласился отвечать дальше. Он пояснил, что не помнит, из-за чего упрекал Канариса, подписал новый протокол и удалился. Редер немедля стал диктовать рапорт о том, что произошло.
Юриста не так легко было смутить жалобами. Это адмирал пытается дать мне последний бой, говорил он себе, и был не единственный, кто подозревал, что без Канариса «преступные делишки тут не делались». Так, Кейтель — на всякий случай — приказал судьям знакомить адмирала только с самыми общими сведениями о ходе следствия.