Обе они были расквартированы в окрестности Берлина: власти боялись новых коммунистических выступлений.
Канарис счел необходимым наладить связь и с Левенфельдом, и с Эрхардтом. Так постепенно плелась сеть контактов и связей, так со временем Канарис стал одним из самых осведомленных людей в послевоенном Берлине.
Немногочисленные друзья, впрочем, выделяли еще его надежность и обязательность.
Вскоре Канарис доказал, что не раздумывая готов прийти на помощь друзьям. В апреле возникли трудности у Пабста. Началось следствие по делу об убийстве Либкнехта и Люксембург. Выявлялась зловещая роль в этом деле офицеров.
К досаде Пабста, командир дивизии, генерал-лейтенант фон Хофман, не посвященный в курс дела, на следующий день после убийства поручил дивизионному следователю Курцигу выяснить, что же все-таки произошло. В расследовании он предложил сотрудничать и представителям рабочих и солдатских советов. Советы направили в штаб своих заседателей, Вегемана и Руша. Курциг сразу заподозрил, что в официальной версии не все ладно. Он понял, что события развивались совсем не так, как было доложено о них в штаб дивизии.
Уже 16 января он велел задержать обер-лейтенанта Фогеля, который некогда вез и не довез в тюрьму Розу Люксембург. Курциг обосновал арест так: «Имеются серьезные подозрения, что он не сделал все необходимое для защиты заключенных». По указанию следователя задержали и второго водителя: Хорста фон Пфлугк-Хартунга. Других виновных Курциг стал искать в штабе дивизии, и тут вмешался Пабст. Он подключил к делу второго следователя: как будто для того, чтобы «ускорить расследование».
На самом деле следователь Йорнс, бывший офицер колониальных войск в Африке, симпатизировал офицерам дивизии. Вскоре он начал жаловаться на якобы недопустимую суровость допросов, проводимых Курцигом. 18 января он обратился к командиру дивизии Хофману с просьбой передать оба дела ему. Хофман согласился, Курцига отстранили от расследования. Теперь им занимался лишь Йорнс. Он сразу приказал освободить Фогеля и Пфлугк-Хартунга, а затем начал неторопливо изучать дела. В показаниях подозреваемых он, кажется, и не сомневался.
Так, он не стал допрашивать Фогеля, а обоих заседателей держал от расследования на таком расстоянии, что 15 февраля Вегеман и Руш сделали заявление: «Мы отказываемся участвовать в судебном разбирательстве, которое помогает уничтожить следы пр вступления…»
Теперь возмутилось правительство. Оно потребовало от Йорнса энергичных действий. Ему рекомендовали, например, допросить солдат, видевших, как спутники Фогеля бросили тело убитой в воду. Йорнс не мог дольше противиться. 18 февраля он допросил очевидцев, и тут уже Фогель сделал половинчатое признание. Да, он велел сбросить тело в воду. Да, он условился со своими товарищами сказать неправду.
20 февраля Йорнс распорядился снова арестовать обер-лейтенанта. Его отвели в Моабитскую тюрьму, до которой январской ночью он так и не добрался. Через 8—10 дней компанию ему составили и другие участники ночного расстрела.
Последним в камеру попал капитан Хайнц фон Пфлугк-Хартунг. К тому времени он помог скрыться стрелку Рунге, снабдив его деньгами и документами.
Заключенные жили вольготно. Они переговаривались друг с другом, согласовывали показания. Часовые пропускали к ним любых посетителей. Так что Канарис также навещал своего друга Хорста фон Пфлугк-Хартунга, чтобы, как он объяснял позднее, «обсудить с ним вопросы организации отрядов самообороны».
Лишь когда ревнивая жена одного из заключенных пожаловалась Йорнсу, что ее мужа посещает в камере посторонняя дама, следователь неохотно пообещал принять меры по усилению режима охраны.
Впрочем, вечером 25 марта и сам Йорнс вспылил, увидев, как из бара «Колибри», что на Виттен-бергплац, навстречу ему нетвердой походкой двигался заключенный Липман. С этого дня вольница кончается; главным подозреваемым — Фогелю и Пфлугк-Хартунгу — запретили принимать посетителей.
В начале апреля отыскивают и беглого Рунге. Теперь Пабст уже не сомневается, что вот-вот начнется судебный процесс.
Открытый процесс был бы опасен и ддя Пабста, и для дивизии: на Йорнса уже нельзя было положиться. По его поведению было ясно, что его возможности ограничены и подыгрывать обвиняемым он мог лишь до тех пор, пока не была задета его собственная репутация.