Конечно, Канарису еще недоставало блеска Арнольда де ла Перьера, Форстмана, Валентинера, Хер-синга и других лучших командиров, тем не менее и о нем начальство говорило, что он в любое время «добьется успеха». Даже император Вильгельм соизволил обратить на него внимание: «Он не потомок ли борца за греческую свободу?»
Все это привело к тому, что Канариса назначили командиром одной из новых подлодок — к тому времени на U-34 вернулся ее выздоровевший командир. В мае 1918 года будущий адмирал возвращается в Киль, чтобы получить подлодку U-128 и позаниматься с командой. «Техническая подготовка лодки и квалификация экипажа, — отмечала 1 августа комиссия по приему подводных лодок, — пребывают на должной высоте благодаря неустанному рвению командира».
В конце августа лодка отбыла в Каттаро. Однако к тому времени стало очевидно, что Германия уже проиграла войну. С середины сентября положение на фронтах резко ухудшилось. Французская армия начала наступление на Балканах. Вскоре Болгария капитулировала, а Австро-Венгрия — еще один союзник Германии— начала распадаться: 8 октября Польша, Чехия, Хорватия и Словения объявили о своей независимости. В конце октября капитулировал и сам венский император.
После развала Австро-Венгрии немецкая подводная флотилия лишилась своих опорных пунктов в Адриатике. Ее командующий, Пюллен, приказал уничтожить базы и возвращаться на родину. Десять лодок, уже утративших боеспособность, были потоплены их же экипажами. Все постройки в Каттаро и Поле были взорваны. Шестнадцать подлодок уныло тронулись в путь; среди них была и U-128, которой командовал Канарис.
Во время плавания он узнал, что Бог милостив к нему в очередной раз: первая его подлодка U-34 по неизвестным причинам затонула во время похода.
Впрочем, от этого особо не полегчало: вскоре на экипажи подлодок обрушилась целая лавина печальных, тревожных вестей— Германия капитулировала, империя Вильгельма пала, в стране бушует революция.
СМУТНЫЕ ВРЕМЕНА
ДВА БЕРЕГА ОДНОЙ РЕКИ
29 ноября 1918 года уцелевшие остатки средиземноморской флотилии вернулись на родину.
Перед входом в Кильскую гавань Канарис увидел катер, быстро направлявшийся к лодке, что шла впереди. На его борту, широко расставив ноги, стоял рослый, суровый мужчина с обвислыми усами. Гигант символизировал новую власть, воцарившуюся в революционной Германии. То был Густав Носке, социал-демократ, военный эксперт своей партии и новый губернатор Киля.
Канарис записал в боевом журнале: «В 10.30 пришвартовались к мосту Блюхера. Экипаж сошел на берег. Приветственная речь губернатора Носке».
На пристани, вспоминал позднее Носке, собрались бородатые подводники, «черные, бросившие свою суровую службу, чтобы выслушать мои слова приветствия, мой рассказ о том, что происходит на родине. Об этом, несмотря на радиограммы, они мало что знали».
Подводники растерянно слушали хлесткие слова, броские лозунги Носке. Он то заводил речь о хаосе и революции, то взывал к старой флотской дисциплине... До слушателей смутно доходило, что они попали в новый, чуждый им мир, едва похожий на тот, что они когда-то называли Германией.
Через полчаса моряки, едва ли что-либо уяснившие, поплелись к лодкам, чтобы исполнить последние свои обязанности. В боевой журнал Канарис занес: «12 часов. Увольнение. Приветственная речь командира. Под троекратное «ура» спускают флаги и вымпелы».
Однако фразы, походя брошенные Носке, буравили души людей. Смятение было так сильно, что к Носке отправилась флотская делегация. Подводники попросили его еще выступить с «подробным сообщением о внезапных переменах, происшедших в Германии». Носке обещал, что на следующий день он выступит перед офицерами и матросами.
«Люди, — рассказывал сам Носке, — собрались в субботу вечером в небольшом дворцовом зале. Начищенные до блеска, они сидели подле друг друга, бравые, дисциплинированные люди». Он опять начал излагать им, как рухнула монархия, как была провозглашена республика... Но тут в зал ворвался чиновник уголовной полиции с сообщением, что во Фридрихсорте при въезде в Кильскую бухту взбунтовались морские артиллеристы.
«Когда я закончил речь, командующий обратился с вопросом, кто из людей хотел бы стать опорой губернатору. Словно пули, выпущенные из пистолета, взметнулись несколько сотен молодых, крепких людей», — отметил Носке.
Однако далеко не все устремились на помощь новому губернатору. Многие наконец поняли, что происходит в стране. Германия скатывалась в хаос. Привычная государственная система рухнула, парализованная возмущением широких народных масс, ожесточенных четырьмя годами войны, голода и неизменной официальной лжи.
Нигде не видно было зачатков новой государственной власти, подлинных авторитетов. Участники Ноябрьской революции разрушили столетний порядок, но не сумели создать ему никакой сносной замены. Тогдашним событиям с самого начала недоставало многого: единого руководства, четкой стратегии, идеи будущего развития. События ноября 1918 года справедливее будет назвать цепочкой мятежей, спровоцированных солдатами, которых не связывало ничто, кроме гнева и отчаяния, вызванных бесцельно растраченными годами жизни, проведенной в окопах и судовых трюмах.
Их эмоции выплескивались наружу, захлестывали улицы и города. В Киле и Гамбурге, в Вильгельм -схафене и Берлине — почти во всех городах Северной Германии наблюдалась одна и та же картина: с бешеной скоростью проносились военные грузовики, увешанные красными знаменами, заполненные орущими солдатами и матросами, всюду строились баррикады и оборудовались пулеметные точки, слышались выстрелы и взрывы. Банды молодых людей набрасывались на офицеров, срывали с них ордена и знаки различия. Часто стягами демонстрантов становились окровавленные мундиры растерзанных офицеров.
Эти анархические эксцессы потрясли капитан-
лейтенанта Вильгельма Канариса. Здесь, на улицах Киля, он увидел, что в руины обращено все, чем он жил, чему служил и за что сражался. Никогда Кана-рис не позабудет картины Киля, охваченного «красным разгулом».
Флот — любимое детище кайзера и орудие немецкой геополитики — стал застрельщиком насильственного ниспровержения государственных устоев. Это потрясение Канарис долго не мог изжить. Он понимал: флот и все его офицерство вмиг сошли со сцены, в прошлом остались мечты и амбиции, сплачивавшие морских офицеров под имперским военным флагом.
# * #
И все же Канарис, как и большинство его товарищей, ожесточенно спорил со всеми теми, кто говорил, что офицеры во многом сами виноваты в крушении страны. Канарис не подозревал, что императорский флот раскололся от внутренних конфликтов и противоречий. Чем более он доискивался до причин катастрофы, тем более верил в то, что флот стал жертвой некоего внешнего заговора, «удара в спину».
Спасительная ложь успокаивала. Она заставляла целое поколение немецких морских офицеров держаться своих привычных взглядов и традиций. Канарис уверовал в нее гораздо сильнее многих. Сам он никогда не служил на крупном корабле, не сталкивался с вспышками классовой борьбы, не знал ничего об ожесточенной, мелочной войне за провиант, за достоинство человека и привилегии. Канарис был знаком лишь с небольшими крейсерами, курсировавшими за границей, торпедными катерами и подводными лодками, а там отношения между офицерами и матросами были вполне нормальными. Тем ревностнее он спорил с критиками, обвинявшими во всех бедах, постигших флот, самих офицеров. Даже в 1926 году он утверждал: «Флот внутренне здоров. Ядро мятежа было внесено извне».
На самом деле клише, что так часто повторял Ка-нарис, далеко расходились с действительностью. Императорский флот вовсе не был «внутренне здоров»; он был, наоборот, неизлечимо болен, истерзан: изнутри его разрывали конфликты, возникавшие между различными категориями служилых людей, и конфликты эти были отражением внешних общественных противоречий, вызревавших внутри империи.