В общем, Канарису снова, в который уже раз, предстояло пудрить мозги начальству. Итак, ему было поручено поехать на остров Зильт, где отдыхал министр, и доложить о создавшейся ситуации примерно в том же ключе, как действуют герои известной песенки, сообщающей графине, почему погибла ее любимая лошадь...
Говорить Канарис умел. Министр не заподозрил, какой скандал надвигается. И решил, что незачем возвращаться в Берлин из-за такого пустяка. Гесслер продолжил отдых, а 16 августа отправился в Киль, чтобы участвовать в морских маневрах.
Газеты же между тем чуть не каждый день писали о тайных финансовых махинациях в командовании ВМС. Журналисты шли по следу то одной подставной фирмы, то другой. Казалось, нет такой сферы бизнеса, которой не пытались бы заниматься флотские офицеры: банковская деятельность, производство свиных консервов, спекуляции земельными участками... Получалось, что бизнесмена Ломана интересовало решительно все.
Журналисты заподозрили, что офицер занимался этими аферами, чтобы лично разбогатеть. Заодно в статьях и фельетонах замелькал образ роковой женщины, разбившей сердце честного вояки. Речь шла об Эльзе Екимовой, бывшей жене русского царского генерала. Ради нее Ломан купил роскошный земельный участок в Берлине стоимостью в 900 тысяч марок, выплачивал ей сказочное по тем временам жалованье — тысячу марок в месяц.
Всего у Ломана насчитывалось три десятка компаний. Но бизнесмен из него оказался никудышный. Почти все его фирмы стояли на грани разорения. Чтобы спасти их, он вкладывал в них деньги из секретного фонда, пускался в рискованные спекуляции. Общий ущерб, нанесенный немецким налогоплательщикам, оказался уже равен 26 миллионам марок.
* * #
Поднялась буря протестов. Все возмущались и Ломаном, и покрывавшим его начальством. Со времен Капповского путча ВМС страны не испытывали такого позора. Ломана с треском отправили в отставку. Позднее он предстал перед судом чести морских офицеров, но... был оправдан: флотские решили не давать своего коллегу в обиду. А вот министр рейхсвера Гесслер был снят, вот-вот за ним должен был последовать и Ценкер.
Впрочем, на этом общественность не успокоилась, она жаждала еще крови. Разбираться в деле Ломана был назначен новый ревизор — статс-секретарь в отставке Фрице.
Правда, правительство не хотело, чтобы налогоплательщики узнали правду о секретном финансировании армии и флота. Поэтому Фрице дали всенародно оперировать лишь немногими фактами. И он в конце концов выдал такой вердикт о Ломане: «На свой страх и риск он поставил на огонь слишком много горшков. Вот и не заметил, да и не мог заметить, когда его горшки стали закипать, а то и выкипать».
Однако далеко не все отнеслись к случившемуся столь благодушно. Новый министр рейхсвера, генерал в отставке Вильгельм Тренер, не хотел терпеть возле себя офицеров, которые дурачат начальство. Он затребовал перечень секретных проектов вооружения флота, были допрошены все офицеры морского ведомства, которые были знакомы с Ломаном. Пришлось отчитываться и Канарису. Он, как обычно, выкрутился. «Хотя в некоторых операциях Ломана в Испании мне приходилось участвовать, об остальных его предприятиях я ничего не знал».
Канарис предпочел отмежеваться от своего бывшего товарища. Он умел вовремя избавляться от ненужных связей, «сбрасывать балласт». Впредь он заклинал своих знакомых от каких-либо деловых отношений с Ломаном: «Любое коммерческое предприятие, которое он возьмет в свои руки, обречено на провал».
Причем он не ограничивался словами. Когда Эче-варрьета сказал ему однажды, что Ломан просит снова взять его в партнеры, Канарис принял все меры, чтобы этого не случилось.
В свою очередь, Доннер защищал Канариса, своего ближайшего помощника: «Он не только не участвовал в афере Ломана, но, наоборот, умно и энергично помогал навести порядок...»
И все же Канарису не удалось выйти сухим из воды.
ОХОТА НА ЛИСА
В левой прессе не хотели мириться с тем, что «он с ловкостью своего греческого предка скрылся за терпеливой спиной комрада Ломана», как писала «Вельтбюне».
Этот орган радикальных пацифистов и социалистов, не страшась упреков в государственной измене, требовал распустить рейхсвер. На страницах «Вельтбюне» примерами махинаций Канариса иллюстрировалась вседозволенность, царящая среди немецких военных. Писали, что он использует флотскую контрразведку в интересах правых радикалов, что он стоит за шведскими сделками завода «Юнкере», что он, а не Ломан загорелся идеей снимать националистическое кино.
Большинство подобных «разоблачений» были далеки от действительности, но не в том было дело. В прессе разыгрывалась целая кампания против Канариса. Его представляли самым опасным для республики офицером в рядах ВМС, «самым хитрым среди военной касты». Ему припомнили 1919 год, участие в подавлении народных волнений, создание рейхсвера и прочие грехи.
Особенно резко нападал на Канариса социал-демократ Дитман. Для многих морских офицеров это имя звучало как оскорбление еще с 1917 года, когда после стачки командование ВМФ потребовало от рейхсканцлера привлечь к суду Дитмана и еще двух функционеров НСДПГ — за попытки склонить матросов к измене. Однако доказательств у обвинителей оказалось мало, до суда дело так и не дошло.
И вот теперь Дитман опять напал на флот. Канариса послали участвовать в слушаниях, проводимых депутатами. 23 января 1926 года он прибывает в рейхстаг. Первая же его фраза прозвучала вызывающе.
«Депутат Дитман, — начал Канарис, — попытался доказать, что развал флота вызван не революционной агитацией, а всякого рода злоупотреблениями, в особенности промахами офицеров. Эти чудовищные обвинения я сразу же вынужден отвергнуть».
Среди присутствовавших социал-демократов послышался смех. Кто-то крикнул: «А ну попробуй!..»
Но вскоре левым стало не до веселья. Чем дольше говорил Канарис, тем раздраженнее становились реплики коммунистов и социал-демократов.
«Я докажу, — говорил Канарис, — что зачинщики мятежей были тесно связаны с НСДПГ. Влияние, исходившее от этой партии, было гибельно для флота, именно им объясняется упадок дисциплины и общий развал на флоте».
И он принялся цитировать протоколы трибунала, когда-то осудившего главарей стачки. Почти каждый из арестованных говорил, что только под влиянием главарей НСДПГ они решились объявить стачку.
«Несомненно, что сам факт связи матросов с партией, которая находилась в оппозиции правительству и любой ценой стремилась к заключению перемирия, рано или поздно приведет к краху, — доказывал Канарис, — поскольку вызывает у военнослужащих нежелание выполнять свои обязанности».
Далее он рассказал, что на флоте были убеждены: немедленный арест зачинщиков помог бы делу. Этого не произошло, и вина за бунт ложится на тех, кто этого не допустил.
В общем, Канарис допек левых настолько, что депутат от коммунистов Розенберг попросил прервать заседание, «потому что, по моему мнению, для большинства членов комитета оскорбительно сидеть рядом с таким представителем правительства, как капитан Канарис». А его коллега из СДПГ усмотрел в происходящем «наглый выпад со стороны министерства рейхсвера».
А депутат Мозес ехидно поинтересовался, «не является ли одним и тем же лицом капитан третьего ранга Канарис, выступающий сейчас перед нами, и капитан-лейтенант Канарис, который участвовал в заседании суда над убийцами Либкнехта и Розы
Люксембург, а затем помог осужденному Фогелю бежать?»
Канарис добился своего. Внимание переключилось с сути проблемы на его персону. Он надменно заявил: «Упреки в мой адрес совершенно несправедливы. Но защищать себя я не намерен. Ответ даст министерство рейхсвера», — и чеканным шагом вышел из зала.
* * *
Понятное дело, в адрес комитета тотчас пришло опровержение из министерства рейхсвера. «Обвинение капитана третьего ранга Канариса в том, что он содействовал побегу обер-лейтенанта Фогеля, полностью необоснованно, как установлено в ходе расследования...»