(Приписки на полях: на 1–й странице: «Диксону, если матушка будет платить, то взять расписку и передать ко мне, а не то и я могу заплатить».
На 4–й странице: «Скажи матушке, что подушка её, благодаря М.Ивановне, украшает мою каюту На славу — все спрашивают, кто шил».)
2. Николаев, 1836 г. 25 августа.
«Письмо твоё сделало мне большое удовольствие — оно принесло мне первое известие о возвращении брата в Питер. Это меня особенно занимало. Как конец тягостного одиночества матушки: одиночество её было у меня на совести! Благодарю тебя, что так кстати вспомнил обо мне. Напрасно оправдываешься в долгом молчании — я почти состарился под игом всемогущих обстоятельств, чтобы не понимать невозможности противоборствовать их железной воле. Я совершенно уверен, что ты меня не забыл и не разлюбил. На Кавказ не попал — не горюй, всё к лучшему — благое намерение столь же ценно, как и самое дело. Намерение всегда порождение чувств, а дело может быть ещё порождением слепого случая. Твои способности, при твоих правилах, всегда принесут пользу — правда, нигде Россия столько не нуждается в людях благомыслящих и образованных, как в основе благосостояния государства по разным отраслям внутреннего управления. Но время всё сделает; его не остановишь и не придашь ему прыти. Да и есть на что сетовать, что мы моложе других — успеем состариться… Благодарю тебя и братьев твоих, Петра и Нордеков (прозвище, данное В.А.Корниловым Ивану Петровичу и Аркадию Петровичу Корниловым. — С.К.), что не оставляете мою старушку. Жаль, что Наваринское сражение не удалось [43] — а хорош ли был нарисован «Азов»? И можно ли было различить офицеров? С прошлой почтой писал или лучше приписывал тебе, чтобы взял для меня Рейфа. Маменька напрасно ждёт оказий — книги лучше посылать по почте; навязывая посылочку, недурно вспомнить о моём отправлении — как мне было тяжело возиться с ними. Федю Флита поцеловать за тебя не могу — он далеко теперь от Николаева. Они оставили нас более недели, грустненько было расставаться — привычка удивительная на белом свете, да есть на неё ведь и отвычка. Мне одиночество не новость, только теперь сижу больше в вольтере [44] своём и прилежнее лечусь. Флит расскажет всё подробнее о моих недугах. У вас появилось какое-то моё письмо, в котором резко выказывается моё весёлое расположение — немудрено, я нынче сделался великим болтуном и весельчаком — скоро пущусь плясать попурри. Я думаю, что всё это потому, что я никогда не был столько убеждён, что всё на свете фантасмагория!!! Не напугай матушку моей болезнью, болезнь пустая и меня обнадёживает скоро с ней разлучиться; ревматизмы мои совершенно затихли. Да! весьма бы недурно было, если бы Александр потолковал о моём горе с кем из ваших столичных эскулапов, хотя я и полное доверие имею к познаниям моего; от Феди можешь узнать о болезни и средствах употребляемых. Несмотря на всю мою философию, мне бы не хотелось совершенно расстроить организм: боюсь я, чтобы расслабление мною чувствуемое не увеличилось и не лишило меня средств служить. Если бы не эта мысль, я бы мало заботился о лечении, оно нисколько не тягостно, я так к нему привык. Какой любезный человек доктор Делагато. Я счёл лучшим средством описание болезни положить в твоём письме, ты передай Александру — прямо на его имя адресовать боялся, чтобы не попало в чьи руки. Прощай, кланяйся братьям, Диксону деньги отправлены с Флитом. Пиши, если удосужишься. Когда же Пётр Петрович позовёт меня на свадьбу?»
43
Корнилов, очевидно, спрашивает брата о картине, изображающей эпизод Наваринского сражения 8 октября 1827 г.
44
Имеется в виду так называемое «вольтеровское» кресло — с высокой спинкой и жёсткими подлокотниками, оканчивающимися украшением, часто изображающим голову животного, на которую опиралась кисть руки сидящего. Названно в честь великого французского философа Вольтера, предпочитавшего такой род кресел.