У отца моего было очень хорошее зрение; он всегда читал и писал без очков; употреблял их тогда, когда гулял, чтобы видеть дальние предметы. Занимаясь, всегда сидел у письменного стола на обыкновенном кресле, никогда на мягких покойных мебелях не садился. Не требовал много света, когда читал; книга лежала на столе, он никогда не нагибался и не поднимал ее к огню. Конторщика никогда не имел для собственных дел своих; сам писал к управляющим в свои имения; нас заставлял переписывать копии в книгу. Секретаря имел, когда находился на службе, для переписки деловых бумаг, которые составлял сам. Никогда ничего не подписывал, не прочитав прежде. В последние уже годы взял чтеца, у которого всегда лежал карандаш, чтобы в книге отмечать места любопытные и полезные, которые он находил, так как сам уже более выписок не делал. Французские и английские книги читали гувернеры его внука.
Один миссионер, приехав из Англии в Петербург, занялся переводами нравственных рассказов для русского народа, которые намерен был продавать по дешевой цене. Отец мой, узнав это, пожелал с ним познакомиться, пригласил его к себе, поощрил его в этом благом деле, дав ему тысячу рублей, чтобы он на эти деньги напечатал для него по нескольку экземпляров переведенных повестей, имея намерение рассылать их по всем губерниям России. Несколько пакетов было разослано еще при жизни отца моего; но как после кончины его мы уехали за границу, то в отсутствие наше управляющий продал их гуртом книгопродавцу. Поощряя издание полезных книг для народа, отец мой способствовал изданию многих книг в сем роде; даже заставил печатать картинки для поощрения народа к оспопрививанию, где изображались разные несчастные случаи вследствие натуральной оспы и благотворные действия оспопрививания. Около 1840 года отец мой простил все недоимки своим крестьянам, также частные мелочные долги небогатых знакомых и даже возвратил иным расписки по тысяче рублей, надорвав их.
В 1840 году, зимою, у отца в кабинете был какой-то господин; когда он уходил, отец встал и хотел проводить его, как обыкновенно это делал, но почувствовал себя нехорошо, не пошел и хотел опять сесть в кресло, но, упав мимо него, закричал, и матушка вбежала. Его подняли и перенесли в спальню на постель, послав за докторами, Арендтом{143} и Жалем. Долго он был болен, и хотя нога от ушиба совершенно поправилась, но сам он стал слабеть, постепенно лишался зрения, голоса и свободного движения пальцев, так что с трудом мог держать перо в руке, чтобы писать; ходил уже не так скоро и бодро, как прежде. Все это доказывало, что с ним, вероятно, был легкий нервный удар. Перемена его здоровья сильно подействовала на матушку; она три года сряду занемогала нервическою горячкою, и отца моего это очень тревожило; последняя болезнь ее обратилась в marasme (изнурительную сухотку) и продолжалась несколько месяцев. Матушка прежде мне часто говорила, чтобы в опасных болезнях не оставлять ее без причастия; видя слабое ее положение, мы послали пригласить духовника ее, пастора Лоу (Law), приехать с причастием, что очень ее обрадовало, и она с большим чувством приняла святые тайны. Это было за неделю до ее кончины.