которым совет его был необходим. Адмиралу сопутствовал адъютант его
лейтенант Фельдгаузен 2. В коротких словах передал я адмиралу
положение своего люнета и неизбежность штурма. Но все-таки он
приказал показать повреждения в артиллерии. Едва лишь прошло
пятнадцатое орудие, как доклад вахтенного офицера мичмана Харламова
о наступлении неприятеля заставил меня просить адмирала удалиться
и прислать подкрепления. Но, не внемля просьбе людей, адмирал,
обнажая кортик, вскочил на банкет. Просьбу я повторил во второй
раз и уверял его, что бесполезно его пребывание, но что можно
будет сделать для защиты редута, будет исполнено. Удивило немало
меня, однако, то, что адмирал в первый раз послушал убеждений. Не
раз случалось говорить ему при посещении люнета, когда он, взойдя
на банкет, довольно долго стоял открытым до половины груди.
Обыкновенно в ответ его словами были: «Сойдите сами, если хотите!»
Неприятель из Килен-балки ударил во фланг батареи Воронова,
начал обходить нас с горжи. Люнет мой открыл с левого фаса
картечный огонь, в верности оного невозможно ручаться: орудия стреляли
с подошвы амбразур, некоторые били без дульной части.
С приближением неприятеля батареи союзников сделали по люнету
общий залп и последний совершенно разрушили. Меня ранило в это
время камнем в правый висок, но я был еще в состоянии постоять за
себя. Штуцерная пуля прострелила мне ногу насквозь, лишив меня
возможности долее сопротивляться. Майор Щепетников сбит с горжи
и отступает. Пришлось и мне, наконец, сказать: «Заклепывай пушки!
Бери принадлежности и отступай за прикрытие!»
При отступлении находился мичман Бегичев, а мичману
Харламову поручено было заклепывать орудия с артиллерийскими
кондукторами. Прикрытие было выбито из отступной траншеи штыками
неприятеля, направилось на батарею Жерве, чему последовал мичман Бегичев.
Но так как батарея Жерве открыла картечный огонь по
преследовавшему нас неприятелю, то прикрытие люнета и матросы много
пострадали. И когда меня проносили по этому же пути, я увидел убитого
мичмана Бегичева. Думаю, что он был убит своей картечью, ибо
лежал головой от батареи. Благополучно, лишившись своих, однако,
конвоиров, я дополз уже до рва батареи.
Благодаря картечному огню преследование было замедлено и
дало возможность спастись от плена или смерти. Меня подняли из рва,
положили на носилки и принесли сначала к «Владимиру», а потом
переправили на корабль «Ягудиил», где и была сделана владимирским
медиком А. Н. Новиковым первая перевязка ноги. Падающие в
корабль бомбы (одна из них даже сделала на корабле пожар)
заставили переправить всех нас, раненых, на Северную сторону, в офицерский
госпиталь, что было уже на третий день моей раны.
Не могу забыть до сих пор внимания, которым я пользовался в
болезни своей, от капитана своего Г. И. Б. \ от экипажного
командира Б. И. Б., от смотрителя госпиталя И. И. К. и от сестер милосердия.
На третий день раны своей я подал рапорт с представлением
донесения о 26 мая и просил назначить следствие во избежание нареканий,
могущих быть, за оборону люнета. Результатом просьбы моей было
письмо от Павла Степановича, которое при сем помещаю как живое
доказательство справедливости всего журнала моего, так и внимания
героя-начальника к своим питомцам.
Вот письмо, полученное мною (от 4 июня) на Северной стороне.
«Бывши личным свидетелем разрушенного и совершенно
беззащитного состояния, в котором находился редут ваш, и, несмотря на
это, бодрого и молодецкого духа команды и тех усилий, которые
употребляли вы к очищению амбразур и приведению в возможность
действовать хоть несколькими орудиями, наконец, видевши прикрытие
значительно уменьшенным огнем неприятеля, я не только не нахожу
нужным назначение какого-либо следствия, но признаю поведение
ваше в эти критические минуты в высшей степени благородным.
Защищая редут до последней крайности, заклепавши орудия и взявши
с собою хотя принадлежность г, чем отняли у неприятеля
возможность вредить вам при отступлении, и, наконец, оставивши редут
последним, когда были два раза ранены, вы выказали1 настоящий
военный характер, вполне заслуживающий награды, и я не замедлю
ходатайствовать об этом перед г. главнокомандующим.
Адмирал Нахимов.
По неимению при здешнем порте старого такелажа, потребного на
бастионы и батареи оборонительной линии для поделки тросовых
щитов к защит!е людей от неприятельских выстрелов, я разрешил
конторе над портом по крайней необходимости в щитах расходовать
новый такелаж.
О чем донося вашему сиятельству, имею честь испрашивать на это
разрешение .
Адмирал Нахимов
В дополнение приказа моего № 309 назначаю по представлению
начальника севастопольского гарнизона еще 107 знаков отличия
Военного ордена для возложения их, по распределению адмирала Нахимов
ва на нижних чинов морского ведомства, наиболее отличившихся при
отбитии штурма б^го сего июня.
Главнокомандующий генерал- адъютант Горчаков
Государь император всемилостивейше пожаловать изволил
адмиралу Нахимову в награду отличных воинских подвигов и оказанных
при последнем отбитом штурме Севастопольских укреплений заслуг
аренду по чину.
Имею честь уведомить о сей высочайшей воле ваше сиятельство
для зависящего от вас распоряжения, прося о последующем уведомить.
Управляющий Морским министерством барон Врангель
.
Артиллерийский гарнизон за недостатком 5-пудовых бомб не
может более производить отпуска их, а потому я приказал в 5-пудовых
брандскугелях морского ведомства забить излишние дырья
чугунными пулями, заливая края свинцом и снарядив их подобно бомбам,
отпускать вместо них по требованиям на бастионы, но так как брандску-
гели имеют значительный зазор в мортирах сухопутного ведомства
нового литья, то я предписываю всем гг. начальникам артиллерии на
дистанциях по докладу гг. начальникам отделений озаботиться
немедленным приемом их и пересортировкою таким образом, чтобы к
мортирам нового литья употреблялись исключительно 5-пудовые бомбы;
к мортирам же старого литья за недостатком бомб — брандскугели.
Адмирал Нахимов
Под вечер посетил нашу батарею адмирал Нахимов, часто
обходивший бастионы. Всегда твердый, спокойный, как ангел-утешитель,
являлся он морякам, готовым в огонь и в воду по одному мановению
своего отца-адмирала. Злияние Нахимова на матросов было
неограниченное. В него веровали они, и мощный рычаг для них был слово
Нахимова. Во время мартовского бомбардирования в один день
неприятель особенно сильно стал громить 4-й бастион: «всего
разворотил», как поразительно верно выражались моряки.
Донесли Нахимову, чтю нет сил исправить повреждения. Он тотчас
приехал туда сам.
«Что это за страм-с, — с гневом обратился он к матросам, —
шесть месяцев-с учат нас под огнем строиться и исправляться. Пора
бы-с приноровиться, сметку иметь».
«Рады стараться!.. Будет сделано!» дружно вскричали матросы,
у которых все закипело. И действительно, они исполнили почти