невозможное.
Не забуду также следующего случая, которому я сам был
свидетелем.
26 мая, в то время, как неприятель бросился на штурм редутов и
Камчатского люнета, одна матроска, стоя у дверей своего домика,
навзрыд плакала.
«Чего, баба, разревелась?» -спросил ее проходивший матрос.
О-о,ох! сердешный ты мой, как не плакать-то головушке моей
бедной, сынок-то мой на Камчатском, а вишь ты... што там за страсти!»
«Ээ... баба! да ведь и Нахимов там».
«И вправду! Ну, слава те, господи!» проговорила матроска, будто
ожившись и крестясь весело.
На вид Павел Степанович был угрюм и серьезен, особливо во
время осады Севастополя. Речь его была отрывиста, но вместе с тем ясна
и определительна. Иногда одного меткого слова его достаточно было
для уразумения самого сложного обстоятельства. Одет он был теперь
по обыкновению в сюртуке с эполетами и Георгием. Адмирал был
выше среднего роста, но держался немного сутуловато. Сложенный
плотно, лицом румяный, он казался совершенно здоровым, в сущности
же Павел Степанович страдал как от давнишнего своего недуга, так и
контузии 2, полученной им в Севастополе, о которой он не хотел и
думать и только раз как-то проговорился.
Все матросы радостно высыпали назстречу своему любимому
адмиралу. В то время, когда адмирал проходил по нашей батарее,
неприятельское ядро подбило одно орудие: двадцатичетырехфунтовую
пушку-каронаду, стоявшую на кремальере; Нахимов тотчас же
подошел к ней и приказал снять занавесивший амбразуру щит. Один из
матросов, работавших около подбитого орудия, тотчас же полез
исполнять приказание, но снял наперед фуражку перед адмиралом.
«Я ему дело говорю делать, а он-с фуражку ломает», с досадой
сказал Нахимов. «А все-таки молодец», прибавил адмирал, видя,
что матрос, несмотря на посыпавшиеся на него пули, стал снимать
щит со стороны неприятеля. Со вниманием осмотревши направление
амбразуры и позицию неприятеля, адмирал пошел далее, сказавши
ласково матросу: «Когда дело велят делать, пустяками заниматься
нечего-с».
Ершов А. И. Севастопольские воспоминания
«...Павел Степанович продолжает ездить по бастионам, но на-
днях, бедный, заболел холериной; сегодня ему, слава богу, лучше.
Благодаря бога у нас холера еще не в сильной степени, так что
капли, употребляемые против *нее, помогают. Да она, я думаю, и не
будет сильна, потому что по случаю военных действий фруктов
почти никаких нет и не будет, а матросы и солдаты находятся
постоянно на батареях, и, следовательно, если б фрукты и были, то
они не в состоянии ими объесться. Я вам сперва писал, что Шеста-
ков1 находится в плену, но теперь известно, что его там нет, потому
что Нахимов просил чрез парламентера узнать о нем, но ни в
французском, ни в английском лагере его не оказалось; между тем,
и между мертвыми телами его не нашли; может быть, он не показал
себя офицером, а простым солдатом; впрочем, он тогда, вероятно,
написал бы сюда несколько слов. Если только он убит, то жаль
его; славный был офицер и добрый товарищ; все до единого его
жалеют...»
...Наш Павел Степанович Нахимов такой молодец, что чудо!
Постарел немного, но это не беда; лишь бы остался жив и не
ранен; а то если и он выбудет из нашей семьи, то тогда мы останемся
совершенно одни; теперь только он один и есть у нас...
Вчера в 8 часов вечера доблестный адмирал Нахимов ранен на
3-м бастионе штуцерною пулею в голову. Состояние его безнадежно,
и ожидают его кончины с часу на час.
Доводя до сведения вашего императорского высочества о сей
невозвратной потере для флота и для России, считаю долгом
донести, что для выгоды службы я нашел необходимым:
1) Оставив вице-адмирала Юхарина при настоящей обязанности
начальника эскадры, поручил контр-адмиралу Панфилову временное
исполнение должностей: помощника начальника севастопольского
гарнизона по части морской, военного губернатора г. Севастополя
и командира порта.
2) Пригласить вице-адмирала Метлина прибыть на несколько
дней в Севастополь для устройства здесь хозяйственной и
распорядительной частей Морского ведомства.
Генерал-адъютант князь Горчаков
Еще одна жертва России, еще не стало у нас одного
севастопольского героя, не стало героя Синопа, не стало Павла
Степановича Нахимова! Правда, великая душа его еще не разлучилась с
телом, но это живой мертвец: он умер уже для медиков, скоро умрет
и для всех. Вчера он ранен на Корниловском бастионе (на Мала-
ховом кургане) штуцерною пулею в левый висок на вылет; пуля
пробила череп (всю височную кость) от лица к затылку и
повредила мозг.
Вчера в восемь часов вечера его принесли к нам в госпиталь
(на Северную сторону), а после перевязки перенесли в смежный с
нашим госпиталем, морской.
Он лежит без чувств, жизнь его выражается одним сильным
дыханием, пульсом и бессознательными движениями рук и ног.
Сейчас только я от него... Какая трогательна^ картина не только
для русского, но даже для всякого сколько-нибудь чувствующего
человека.
В теле нашего героя еще таится дух жизни, то же величие
в чертах его лица, но эти черты уже более ничего собою не
выражают: правый глаз его постоянно открыт, левый постоянно закрыт;
изредка открываются оба глаза, изредка и оба закрываются; еще
реже бывает, что он устремит глаза свои на того или другого
человека, на ту или другую сторону; вот все, чем выражалась жизнь его
в одиннадцатом часу утра... Когда я вошел, профессор киевского
университета Гюббенет приготовлялся делать ему обливание головы
тонкою струею холодной воды. Когда были вылиты два больших
чайника воды на голову, легко было заметить благоприятную
перемену в нашем полупокойнике: он обратился глазами на г. Гюббе-
нета, потом закрыл глаза, как бы сбираясь заснуть под таким
приятным ощущением. В промежутке между обливаниями он как будто
просыпался, открывал глаза и смотрел на профессора, а когда
поливали, снова закрывал их. Когда я выливал третий чайник, прибыли
к нему с Инкерманских высот г. главнокомандующий кн. Горчаков
с г. начальником главного штаба генерал-адъютантом Коцебу.
При первом взгляде на умирающего главнокомандующий горько
заплакал, а Павел Степанович минут пять смотрел на князя, не
сводя глаз. Профессор Гюббенет порывался еще вырвать у нашего
героя хоть одно слово в присутствии его посетителей: в то время,
когда я выливал на голову его 4-й чайник, профессор спросил: «Не
холодно ли вам?» Но не только не последовало ответа, не было
даже признака, чтобы наш незабвенный герой слышал эти слова.
Г. Гюббенет несколько раз повторил этот вопрос и все без успеха:
заметно было, что умирающий шевелил губами, слышался какой-то
шопот, но бог весть, с сознанием ли это было? Главнокомандующий
простоял несколько времени у кровати ратного сотрудника,
удерживая рыдания, и вышел со слезами на глазах.
Вчера герой Синопа, желая посмотреть на траншеи и позицию
неприятелей, остановился у амбразуры бастиона; в это время