надеждою, что таковой подвиг не найдется недостойным внимания
правосудного моего начальства.
Капитан 2-го ранга М. Лазарев
Разлучаясь с «Ладогою», мы как будто сбросили с себя
непомерную тягость и. быстро пошли к месту своего назначения. При
благоприятном ветре фрегат проходил иногда более 400 верст в сутки.
На этом переходе случилось одно происшествие, хотя и грустное,
но показавшее, каким самоотвержением одушевлены были у нас
офицеры и команда. Мы с Нахимовым имели привычку приходить
побеседовать один к другому, когда я или он бывал на вахте, а
другой был свободен от обязательных каких-либо занятий. Однажды,
когда я был на вахте, а Нахимов пришел ко мне побеседовать и мы,
прохаживаясь по шханцам, разговаривали об одном случае,
прочитанном мною в «Жизни английских адмиралов» (Lifes of British
Admirales, бывшей настольной книгою у Лазарева), вдруг раздался
зловещий крик: «Человек упал за борт». Фрегат был в это время на
полном ходу, идя более десяти узлов в час (более 17% верст). В
одно мгновение полетели за борт сбрасываемые (чтобы дать за что
ухватиться утопающему) спасительные буйки с флагами, и сверх
того я бросил маленькую лестницу, употребляемую при пелькомпасе во
время взятия пеленгов. Оказалось, что упавший с носа фрегата
артиллерист именно за эту лестницу и ухватился. В то же мгновение я стал
приводить к ветру, но при быстроте хода фрегата он все же
пробежал уже значительное расстояние, однакоже с марса упавший
человек был еще в виду. При сильном волнении спускать шлюпку
было опасно; оставалось воспользоваться тою секундою, когда фрегат
наклонялся на ту сторону, на которой была подвешена шлюпка, и
обрубить веревки, на которых она висела. Послав из стоящих ближе
шесть человек матросов на шлюпку, я сказал Нахимову: «Павел
Степанович, отправляйся с ними», и Нахимов не стал разбирать, что он
27
старше меня, что я не имею права ему приказывать, что он наверху
случайно, а у меня есть на баке (передней части корабля) свой
подвахтенный мичман и пр., но тотчас же вскочил в шлюпку; веревки
обрубили, и шлюпка с людьми полетела в море. С марса движением
ручного красного флага направляли ход ее к утопавшему; оставалось
каких-нибудь пять-шесть сажен до него, Нахимов уже видел его, как
вдруг упавший канонир выпустил лестницу из рук: сделались ли с
ним судороги или схватила его акула — решить нельзя, но его
не нашли.
Покружившись долго на одном месте в надежде, не вынырнет ли
утопавший, и не найдя его ни в каком направлении, где виднелись
флаги буйков, шлюпка должна была возвратиться, и теперь задача
была уже в том, как поднять ее в целости и не потерять людей, на
ней находившихся, так как при сильном волнении шлюпка могла
удариться о бок фрегата, прежде нежели успеют поднять ее выше
борта, и люди при этом могут упасть в воду. Для облегчения удара
спущены были по борту матросские койки, а каждому человеку из
находящихся в шлюпке подано было по два конца веревок, чтобы на
случай, если шлюпка разобьется и люди упадут в воду, можно было
бы вытащить их на веревках. Когда все было готово и тали были
заложены, то для быстроты поднятия было поставлено на веревки
талей человек по пятидесяти, чтобы тянуть веревки с разбегу в то
самое мгновение, как фрегат начнет наклоняться на сторону шлюпки.
Все люди и на палубе и на шлюпке действовали молодецки, и хотя
невозможно было поднять шлюпку настолько, чтобы при
отклонении фрегата на другую сторону она совсем бы поднялась выше
борта, и поэтому она могла удариться о него, но со шлюпки удержали
удар баграми, которые хотя и сломались, но между тем шлюпку
успели вздернуть до настоящего ее места1. Все бывшие на шлюпке
шесть человек матросов получили повышение, а о Нахимове Лазарев
сделал представление министру, испрашивая награду Нахимову за
совершенный им подвиг, но представлению не было дано ходу,
потому, как сказал мне впоследствии Лазарев уже в Петербурге, что
награда дается за спасение десяти человек, а тут-де не спасли никого.
Как будто удача или неудача изменяла сущность подвига и как
будто не было примеров, что спасали и многих, ничем не рискуя,
вследствие благоприятных обстоятельств.
Завалишин, Д. И., «Кругосветное плавание
4 ноября 1827 г., Мальта, на корабле «Азов»
Ты, верно, на меня очень сердишься, любезный друг Михайло
Францевич, что я, имея случай писать из Англии, не написал тебе.
Но со мной так много случилось на этом переходе неприятного,
что письмо мое ничем иначе не могло быть наполнено, как одними
огорчениями, и потому я решился лучше не писать. Увидевшись с
Аполлоном Ивановым, расспроси его, он тебе расскажет все. Из
Англии же составлю тебе полный журнал нашего плавания и всех
происшествий, которые с нами случились.
1 августа отдан был приказ от адмирала Сенявина, что 4
корабля, 4 фрегата, корвет и 2 брига должны поступить под команду
графа Гейдена 2 и итти в Средиземное морс. Ему было предписано
стараться возможно скорее соединиться с английскими и
французскими флотами для воспрепятствования египетскому и турецкому
флоту высадки войск в Морею. Ты можешь вообразить, каким
нетерпением горели мы выйти скорее в море. Наконец, 8 августа
снялись. Свежий попутный ветер нас подхватил; сколько возможно
пользуясь им, в пять дней долетели до мыса С-т Винцента.
Оставалось на одни сутки переходу до Гибралтара, уже начинали мечтать,
что скоро достигнем цели своих желаний. Но как нарочно штили
и противные ветры продержали нас очень долго, не впуская в
Средиземное море. 24 августа прошли Гибралтар. С сего числа ветер во
все время нам не благоприятствовал и все переходы наши были
весьма несчастливы. 10 сеь/ября пришли в Палерму, простояли девять
дней. Что сказать тебе о Палерме? Что я довольно весело провел
время, осматривал все достойное замечания, но не нашел и полозину
того, что описывает и чем восхищается Броневский.
Я забыл тебе сказать, что за несколько дней перед приходом
нашим в Палерму погиб несчастный Домашенко жертвою своего
великодушия (он перепросился в Англии к нам на корабль). Был очень
свежий ветер с дождем и жестокими порывами, волнение развело
огромное. В один из таковых порывов крепили крюйсель. Матрос,
бывший на штыкболте, поскользнулся и упал за борт. Домашенко
в это время сидел в кают-компании у окна и читал книгу, вдруг слы-
от 1 ноября 1827 г. о Наваринском сражении.
шит голос за кормой, в ту же секунду кидается сам из окна за борт,
хватает стул, прежде брошенный, плывет с ним к матросу и отдает
ему оный, сам возле него держится без всего на воде. (Как жаль,
что он не схватился вместо стула за боченок, который тут же был
30
брошен, тогда, может быть, они оба были спасены.) Все возможное
было употреблено к спасению их; шлюпка хотя с большою
опасностью, но весьма скоро была спущена и уже совсем подгребала к ним,,
как в пяти саженях от шлюпки пошли оба на дно. О, любезный друг,
какой великодушный поступок! Какая готовность жертвовать собой
для пользы ближнего! Жаль, очень жаль, ежели этот поступок не
будет помещен в историю нашего флота, а бедная мать и родные