других черным цветом своего сюртука и золотыми эполетами, — костюм,
который мы все, кроме Нахимова, давно променяли на солдатские
шинели. Кто-то из людей решился напомнить ему о грозящей ему
опасности, он отвечал: «Это дело случая!» Но вслед за произнесенными
словами он был уже смертельно ранен.
Да, смерть Нахимова, как будто весть о проигранном сражении,
уронила нашу нравственную силу и, конечно, возвысила нравственную
силу неприятеля.
Вечер 1 июля
Сию минуту воротился с церемонии истинно печальной — с
похорон Нахимова. Да, несколько минут как мы похоронили славу
Черноморского флота!
Боцман, старик почтенного вида, вез меня с Графской. Мы разго-
ЕОрились с ним о случившемся. «Эх, ваше благородие, — отвечал он
мне, — если б у покойного вначале руки не были связаны, не то бь*
было!» — «А что ж, например?>> — «Да вот что: он с флотом
беспременно вышел бы в море тогда, как они шли выгружать войска в
Евпаторию! Тогда они были загружены, они не могли бы действовать, как
следует, а мы-то налегке, мы бы их и прихлопнули. Им тогда не то
войска высаживать, не то в бой вступать!» — «Послушай, старинуш-
ка, подумай только, что у них конвой, верно, был, всегда готовый к
бою, да и то сообрази, в драку вступить легко сказать, а ведь их по
десяти корабликов, я чай, на наш один пришлось бы, да еще наши-то
парусные, неповоротливые, нашим-то все приходится плясать по
дудке ветра, а те паровые, так они бы нам такого чесу задали, что и
Севастополя некому было бы защищать и бухту нечем было бы
запрудить». — «Может быть, ваше благородие, слова нет, может, мы и
погибли бы и флот погиб бы, да разве он теперь не погиб, а тогда,
по крайности, знали бы, каков он1 есть Черноморский-то флот! Да и
мы знали бы, как» погибнуть! Не то, что тут в хате лежишь аль
сидишь, а тебя, гляди, ежеминутно норовить или бомба разорвать, или
ядро пришибить; там бы сцепился с любым корабликом, который пог
грузнее, да и поднялся бы с ним на воздух!»
Быть может, эта идея так дерзка и безрассудна, что она никогда
не приходила в голову Нахимову, но она, высказанная простым чело-
183
веком, показывает то значение, какое придают моряки своему
Нахимову.
Приехав утром на Графскую, я еще застал прах Нахимова в его
скромном домике; он лежал в углу небольшой комнаты: моряки
составляли почетный караул; три флага приосеняли славный прах,
четвертый, тот, который развевался на корабле «Императрица Мария» в
славный Синопский день, прикрывал знаменитого покойника. Этот
флаг, изорванный в битвах, "изъеденный временем, был почетнейшим
покровом Нахимову. На столах лежали ордена; со стены смотрел на
боевой катафалк единственный в комнате портрет—Лазарева.
Медленно, внятно у гроба читал поп, в углу Берг рисовал простую, ко
полную глубокого значения картину гроба, к которому теснились для
последнего прощания любезная покойному его семья — моряки, тут
же теснились офицеры и солдаты всех родов оружия и ведомств,
каждый, кто был только свободен от службы, спешил в последний раз
поклониться Нахимову.
Модлинский батальон и моряки были уже построены с
артиллерией). Не волновались обвитые траурным крепом знамена. Суровы
казались лица присутствующих. Но вот выносят покойника
Загремел полный поход. Корабли приспустили флаги до половины мачт:
корабль «Великий князь Константин» стал салютовать. Гроб героя
синопского несли главнокомандующий — он плакал, граф Сакен,
генерал-адъютант Коцебу и толпа генералов и адмиралов. Величественно
было это безмолвное шествие в церковь посреди двух рядов солдат, с
ружьями на караул и при множестве военных зрителей... Церемония
тянулась долго. Все матросы простились с своим любимым
командиром. Конечно, мы проводили Нахимова до могилы, устроенной рядом
с могилою, им себе приготовленною, но добровольно им уступленною
опередившему его на кровавой стезе Истомину.
Алабин П. Четыре войны. Походные записки
...Вы, конечно^ знаете: мы лишились Нахимова, бесценного,
незаменимого! Он пал почти V-ам же, где пал Корнилов, — на Малаховом
1 Публикуемое письмо за подписью «Б» было впервые напечатано в журнале
М. Н. Погодина «Москвитянин», № 11 за 1855 г. Из друзей и сотрудников
М. Н. Погодина в Севастополе в этот период был художник Берг, издавший
впоследствии «Записки об осаде Севастополя». Сличение записок и^письма
Погодину показывает, что оба документа принадлежат Н. Бергу, который сделал
зарисовку с П. С. Нахимова в день его ранения (см. Берг, Записки, стр. 214).
Помимо этого, целый ряд абзацев письма и «Записок» совпадают текстуально, что
делает бесспорным вывод о Берге как авторе письма Погодину. Ему же
принадлежит и письмо от 5 июля 1855 г., написанное на фрегате «Коварна», куда он;
прибыл к вечеру 5 июля (см. документ № 156).
кургане, в нескольких шагах от Корниловского креста1. Вот небольшие
подробности печального события: 28-^о числа июня была сильная?
стрельба на 3-м бастионе; это занимало адмирала, и он (впрочем»
очень веселый и разговорчивый с самого утра) сказал за обедом-
(в 1-м часу) адъютантам: «Вы, господа, не расходитесь: после обеда?,
поедем по бастионам!» (Он всякий день объезжал бастионы и всегда Ri
сюртуке и в эполетах. Это был единственный человек, ходивший в
Севастополе в эполетах.) На бастионах вел себя необыкновенно смело»
высовывался из-за вала, так что иногда его почти оттаскивали. На~~
стойчиво увлекать его было невозможно — он не любил и наперекор,
еще дольше оставался в опасном месте. Обыкновенно отеодили его с
некоторой хитростью: «А вот, не угодно ли пожаловать сюда, здесь
любопытнее: неприятель возвел новые траншеи...» Что-нибудь в этом?*
роде. Он никогда не был ранен 2, и это делало его беспечным. Эти лю~-
ди всегда немного верят, что их не ранят. Впрочем, он был раз
контужен в спину осколком бомбы. Не знаю, известно ли это
кому-нибудь, но я слышал от него сам. Сколько могу припомнить, это
случилось в день занятия неприятелем Камчатского редута, где чуть была.
не захватили его в плен. Я приехал к нему тотчас., разумеется, не
совсем спокойный и огорченный потерей редутов. Он горячо меня
ободрял и указывал в окно на бодрых солдат: «Нет-с, у нас здесь нет-
уныния и быть не может... Я бы на месте главнокомандующего
расстрелял того, кто приведет в уныние. А что они будут теперь бить ria-
ши корабли, пускай бьют-с! Не конфектами, не яблочками
перебрасываемся! Вот меня сегодня самого чуть не убило осколком — спины не
могу разогнуть... Да это ничего еще, слава богу, не слег!»
После обеда он лег отдыхать и встал около 3-го часа. Стрельба^
было стихла, но в 4 часа началась опять. Адмирал велел оседлать
лошадь. «Господа, не угодно ли, пальба усилилась!» сказал он
адъютантам, и они выехали зтроем. Обыкновенно же он говорил: «Ну-с^
на коней-с!» На дороге к 3-му бастиону, близ Адмиралтейства,
бомба пролетела над самыми их головами. Он сказал какуюгто шуткуг
«Видите, приветствуют!» И был весел до конца. Всю дорогу
говорили. На 3-м бастионе он осмотрел все, что сделали вновь как у нас,
так и у неприятелей, и поехал на Малахов. Во весь путь не
свистнула ни одна пуля. Пройдя башню, он, поднялся на один из передних
банкетов, обращенный к Камчатскому редуту, высунулся из-за вала