положили вместе с тремя его товарищами: Лазаревым, Корниловым
и Истоминым. В короткое время мы лишились наших самых славных
-адмиралов, украшавших собой русский флот. Тоска страшная...
Долгом считаю представить вашему императорскому высочеству
донесение о смерти адмирала Нахимова, составленное находящимся
тгри севастопольском гарнизоне ординарным профессором
императорского университета св. Владимира коллежским советником Гюббе-
нетом1.
Адмирал Нахимов ранен был смертельно штуцерною пулею в
голову 28 июня около 7 часов вечера на Кормиловском бастионе, в ту
минуту, когда он, невзирая на явную опасность, стоя на бастионе»
рассматривал в зрителЫную трубку осадные работы неприятелей.
Предсмертные страдания доблестного Нахимова длились более
сорока часов: он умер в 11 часов и 5 минут пополуночи 30 июня.
Тело адмирала, в сопровождении приличной духовной и воелнои
процессий и в присутствии всех свободных от службы генералов»
штаб-и обер-офицеров морского и сухопутного ведомств, предано
земле в склепе адмирала Лазарева, при строящемся соборе имени св.
Владимира, рядом с могилами падших при обороне Севастополя со-
служивцев его: вице-адмирала Корнилова и контр-адмирала Исто-
мина.
Генерал-адъютант князь Горчаков
28-го числа июня покойный адмирал, г. Фельдгаузен и я
поехала на 3-е и 4-е отделения (ибо там была бомбардировка); не
доезжая еще до доковой стены, покойный адмирал послал г. Фельдга-
узена к г. Воеводскому сказать, чтобы он приказом назначил
лейтенанта Янушевского на 3-й бастион (потому что в этот день
командиру 3-го бастиона лейтенанту Викорсту оторвало ногу и бастион
остался без командира) и чтобы он сам остался дома и не приезжал
обратно. Оставшись вдвоем, мы поехали сперва на 3-е отделение,
начиная с батареи г. Никонова, потом зашли в блиндаж к А. И.
Панфилову, напились у него лимонаду и отправились с ним же на 3-й бастион;
осмотревши его и остальную часть 3-го отделения окончательно —
конечно, я уж и не говорю, под самым страшным огнем, — мы сели
на коней и распрощались с А. И. Панфиловым и с офицерами
вообще; мы поехали шагом на 4-е отделение в сопровождении, можно
сказать, прицельных бомб, ядер и пуль на всем пути: господь нас
миловал, ничто не смело, по его воле, нас тронуть.
Во время этой дороги покойный адмирал был чрезвычайно весел
и любезен против обыкновения и все говорил: «как приятно ехать
такими молодцами, как мы с вами; так нужно, друг мой, ведь на
все воля бога и ежели ему угодно будет, то все может случиться:
что бы вы тут ни делали, за что бы ни прятались, чем бы ни
укрывались, ничто бы не противостояло его велению, а этим показали бы
мы только слабость характера своего. Чистый душой и благородный
человек будет всегда ожидать смерти спокойно и весело, а трус
боится смерти, как трус». После этих слов адмирал задумался, но лицо
его сохраняло попрежнему покойную и веселую улыбку.
Мы подгьехали к батарее Жерве (начало 4-го отделения) и сошли
с коней; адмирал, видя, что огонь неприятельской артиллерии тут
совсем слаб, приказал собрать вокруг себя всех матросов и прислугу
орудий. И когда люди были собраны, он, обратившись к ним по
обыкновению со словами: «здорово, наши молодцы», сказал: «ну,
друзья, я осмотрел вашу батарею, она далеко не та, какою была
прежде: она теперь хорошо укреплена; ну, так неприятель не должен
знать и думать, что здесь можно каким бы то ни было способом
вторично прорваться. Смотри ж, друзья, докажите французу, что вы
такие же молодцы, какими я вас знаю, а за новые работы и за то,
что вы хорошо деретесь, спасибо, ребята».
Не только слова, но одно присутствие покойного адмирала в
самую критическую минуту делало матросов чрезвычайно веселыми и
более энергическими, потому что они видели перед собой
начальника, которого они любили, как дети своего отца, готоеого умереть
с ними вместе.
Отдав кое-какие приказания самому г. Жерве, адмирал направил
свой путь на Малахов курган; взойдя туда, мы увидели, что» в башне
служили вечерню; адмирал, перекрестившись, пошел со мной вдвоем
(потому что начальник 4-го отделения Ф. С. Керн был у вечерни);
но едва мы успели пройти несколько шагов, как г. Керн нас догнал,
отрапортовал адмиралу, что все исправно, и, предложив зайти к
вечерне, просил ни о чем не беспокоиться, но адмирал не слушал и
шел вперед, захотевши, вероятно, осмотреть по обыкновению новые
работы неприятельские.
Он взошел на банкет, взял трубу у сигнальщика и стал смотреть
не в амбразуру из мешков, нарочно для того сделанную, а прямо
через бруствер, открыв себя почти по пояс. Тут г. Керн и я начали
его уговаривать смотреть пригнувшись или в амбразуру, но он не
слушал предостережения, как и всегда. В это время одна пуля
попала прямо в мешок около его левого локтя; вторая ударила в
бруствер и камешком от нее у меня разорвало козырек у фуражки.
Видя что это — прицельные пули, мы опять просили адмирала
сойти с банкета, но он не хотел, говоря, однакож, что «они сегодня
довольно метко целят». Только что успел он произнести эти слова,
как мгновенно упал без крика и стона. Все были поражены, когда
увидели, что пуля попала ему в левый висок на вылет. Я взял его
за руку и пощупал пульс; оказалось по несчастию, что он не бился.
Мне ничего более не оставалось делать, как приказать отнести на
время адмирала в блиндаж К г. Керну. Сам же я поскакал к графу
Сакену известить о смертельной ране нашего начальника. От графа
я прискакал домой и все комнаты опечатал. Возвращаясь на курган,
я узнал дорогой от своего казака, что адмирал еще жив и что его
повезли на Северную сторону в госпиталь. Я тотчас же воротился и
поехал туда.
Здесь я узнал, что рана Павла Степановича не дает никакой
надежды на его спасение и что вдобавок бок и легкие у него па*
рализованы. В таком положении он лежал до 30 июня. Во все время
он был без чувств и кое-как выговаривал только слова: «это вздор,
все пустяки». Более ничего не говорил и в 9 часов и 30 минут утра
скончался. 1 июля его хоронили с чрезвычайными почестями. Успели
кое-как снять с него портрет. Царство ему небесное, он нас любил,
как своих детей.
...Весть о горестной, тяжелой утрате нашей дошла уже до вас.
Право, не могу свыкнуться с мыслью; все еще не верится, что его уже нет..
Не только мы, родные2, но весь флот оплакивает адмирала, и только-
в эти минуты выказалось, какою всеобщею любовию он пользовался^
Что потеряли в нем защитники Севастополя, того не выразишь,
никакими словами.
Вот некоторые подробности: 28-го числа с утра открылась
сильная канонада против бастиона № 3. П. С. собрался ехать, но у меня?
было много бумаг, и мне удалось его удержать. В 4 часа пополудни
он велел оседлать лошадей. Уговорить не ехать мне не удалось; помню*
последние слова его: «Как едешь на бастион, так веселее дышишь».
Ме,ня в то же время послал он совсем в другую сторону, а с собою*
взял флаг-офицеров Фельдгаузена, Костырева и Колтовского.
Побывши около часа на 3-м бастионе, он поехал на бастион
Корнилова. Артиллерийского огня там не было, но ружей)ный довольно
сильный. В то время, когда, осматривая неприятельские траншеи, от