был прост, не затейлив. Надевал какой хотите сюртук, но только
непременно сюртук и эполеты. С утра облекался в эту форму.
Эполеты были очень плохие и вице-адмиральские. Он не думал об их
перемене, сделавшись адмиралом. К другим в отношении одежды
был по большей части не требователен: приходи в чем хочешь. Но
иногда вдруг что-то делалось с ним, и он как-будто был недоволен,
заметив, что вы пришли в шинели или без шпаги. Так же точно
иногда с откровенного тона сходил на официальную речь и говорил
не то, но как-будто убежденный, что ему. верят и слушают. Вообще
некоторые неровности и странности его характера объяснить трудно.
Ом не позволял снимать с себя портрета, считая это тщеславием
или, по крайней мере, говоря, что это тщеславие. Вероятнее всего,
ему не хотелось оставить в памяти людей свою не так красивую
физиономию. Он даже раз сказал: что снимать с меня, старика; вот
рисуйте с Н. (офицера очень хорошего собою).
Мы ждем со дня на день бомбардировки. Это будет что-нибудь
необыкновенное. Покойник адмирал говорил мне: «Кажется, вам на
фрегате скоро будет неловко».
Я был сегодня в доме, где жил адмирал. Там теперь живет
Панфилов, назначенный военным губернатором Севастополя.
Адъютанты Нахимова пока при нем. Двоих из них я увез оттуда на
«Коварну» и прочел им то, что написал вам о смерти адмирала.
Они сделали несколько замечаний, и вы увидите поправки.
Переписывать было' некогда. Завтра почта.
Ваш душевно Б[ерг]
Павла Степановича Нахимова как товарища по воспитанию
коротко знал в молодых летах. Мы сошлись близко с ним б
1817 году, когда были назначены, в числе двенадцати гардемарин,
на бриг «Феникс» для плавания в Балтийском море, по портам
Швеции, Дании и России. Самое назначение было сделано из числа
отличных воспитанников по успехам в науках. Назначены были
трехкампанцы П. Станицкий, 3. Дудинский, П. Нахимов и Н.
Фофанов; двухкампанцы П. Новосильский, С. Лихонин, Д. Завалишин2,
И. Адамович, А. Рыкачев, В. Даль и И. Колычев и однокампанец
И. Бутенев. Тогда уже между всеми нами Нахимов заметен был
необыкновенной преданностью и любовью к морскому делу, и тогда
уже усердие или, лучше сказать, рвение к исполнению своей
службы, во всем, что касалось морского ремесла, доходило в нем до
фанатизма. Я помню, как впоследствии, когда знаменитому моряку
Михаилу Петровичу Лазареву, назначенному командиром фрегата
«Крейсер», предоставлено было право выбора офицеров и он
предложил Нахимову служить у него, с каким восторгом Нахимов
согласился. Он считал за верх счастья службу в числе офицеров
фрегата «Крейсер», который тогда, по всей справедливости, был
признан товарищами и моряками вообще за образец возможного
совершенства военного судна. Фрегат «Крейсер» отправлялся в дальний
вояж на три года.
Потом я знал Нахимова под начальством того же знаменитого
моряка лейтенантом на корабле «Азов». В наваринском сражении:
он получил за храбрость георгиевский крест и чин
капитан-лейтенанта. Во время сражения мы все любовались «Азовом» и его отче-
тистыми маневрами, когда он подходил к неприятелю на пистолетный
выстрел. Вскоре после сражения я видел Нахимова командиром
призового корвета «Наварин», вооруженного им в Мальте со
всевозможною морскою роскошью и щегольством на удивление
англичан, знатоков морского дела. В глазах наших, тогда его
сослуживцев в Средиземном море, он был труженик неутомимый. Я твердо
помню общий тогда голос, что Павел Степанович служит 24 часа
в сутки. Никогда товарищи не упрекали его в желании
выслужиться тем, а веровали в его призвание и преданность самому
делу. 11одчиненные его всегда видели, что он работает более их, а
потому исполняли тяжелую службу без ропота и с уверенностью,
что все, что следует им или в чем можно сделать облегчение,
командиром не будет забыто.
Об адмирале Нахимове можно было слышать самые
разнообразные толки и суждения, прежде чем судьба выказала свету
высокие достоинства этой личности. Разнообразие отзывов будет
продолжаться, без сомнения, и после смерти героя, который остался
не разгаданным многими. Напрасно будем мы приписывать
биографиям значение образцов для подражания. Каждый прокладывает
себе путь по-своему, повинуясь влечениям своих природных
наклонностей. Нахимов выходил из разряда людей обыкновенных по
своему громадному характеру и силе воли. Необыкновенная
деятельность, светлый ум, отличавшийся оригинальным, практическим
направлением. Ошибается тот, кто называет его человеком простым
и подражателем. Павел Степанович вовсе не был так прост и так
подражателен, как он сам старался выказаться большинству.
Направление у него было вполне самостоятельное, не зависимое от
влияния наставника; слово это мы понимаем исключительно в
специальном значении, а никак не в нравственном. Кто служил долгое
время под личным начальством Павла Степановича и был коротко
с ним знаком, тот никогда не согласится с автором статьи, из
которой можно понять, что Павел Степанович был когда-нибудь
нравственным мучеником. Имя Нахимова не нуждается в защите; мы
высказываемся, удовлетворяя своей потребности поделиться мыслями
о таком близком для каждого из нас предмете, и совершенно
отказываемся от права критика и биографа, сознаваясь откровенно
в своей неспособности и неопытности на литературном поприще.
Встречая препятствия на пути жизни, Павел Степанович
непоколебимо следовал к предназначенной великой цели, вполне сознавая
свое могущество, и, как Джервисг русского флота, он, больше чем
кто-нибудь другой, способствовал образованию типа русского
матроса и морского офицера. Под личиной простяка и старого моряка
он, живя на берегу, сближался и даже дружился с молодежью,
страстно любил спорить и толковать о морском ремесле, с
удовольствием прислушивался на Графской пристани Севастополя к крити
ческим суждениям об управлении судами и в особенности
шлюпками под парусами. Понимая совершенно дух русского
простолюдина, он умел сильно действовать на матросов и всеми силами
старался вселить в них гордое сознание великого значения своей
специальности.
Это сближение сановника с толпой было понято различным
образом; многие слова и выходки Павла Степановича принимали
буквально; отсюда произошли разные анекдоты, истинные и
вымышленные, которые вредили ему во время жизни. Начали
говорить: Павел Степанович устарел, отстал от века; причина: вчера
он встретился на Графской пристани с мичманом NN и спросил его,
где он служит; тот отвечал, что на пароходе. «Не стыдно ли вам,
г. NN, в ваши лета на самоваре служить». Эта выходка,
подхваченная с истинным восторгом веселой молодежью, многими была
понята и истолкована превратно. Неужели Павел Степанович
называл пароходы самоварами, желая выразить преимущество парусных
судов перед первыми? Кому не понятно, что молодой морской
офицер должен начать свое служебное поприще на мелком парусном
судне, которое, по справедливости, должно назвать колыбелью
моряка. Говоруны Графской пристани называли Михаила Петровича
Лазарева также устарелым, потому что он любил тендера, как будто
Лазарев не знал всех недостатков тендера, как мореходного судна.