«Да, — сказала Кэтрин, — давайте не будем на обеде говорить о делах. Давайте поговорим о музыке и цветах».
Громыко вздохнул и сказал: «Давайте».
Мистер Ли засмеялся немного глуповато и, отвернувшись заговорил с гостем, сидящим слева от него. Кэтрин спросила Громыко, о чем он знает больше — о цветах или о музыке.
«Ни о чем» — ответил Громыко.
«Хорошо, — сказала Кэтрин, тогда я расскажу вам несколько замечательных морских историй». И она начала рассказывать одну из любимых историй Честера. Когда «Каменное лицо» разразилось сердечным смехом, гости вздрогнули, и все головы повернулись к ним. Позднее Кэтрин заметила, что рассматривает этот эпизод как свое достижение.
После обеда дамы удалились в гостиную, а мужчины скрылись в верхней части дома. Прошло несколько часов. Дамы были уже одеты и готовы к отъезду, когда мужчины наконец спустились. На часах было уже 12:30.
По пути домой Нимицы обсуждали свои впечатления. Козард, их шофер, поделился своим собственным приключением. Будучи человеком общительным, он провел вечер за разговорами с шоферами со всего мира, работающими в ООН. Вдруг он заметил, что русские шоферы держатся в стороне. Он подошел к ним и предложил присоединиться к остальным. Они очень вежливо ответили, что им это не позволено.
Несколько дней спустя, когда Кэтрин и Честер были на ленче в ООН, к ним подошел Кордиер. «О, Энди, — сказала Кэтрин — У меня не было никаких проблем с Громыко. Мы отлично поладили».
Кордиер посмотрел на нее с улыбкой. «Вы думаете, мы за вами не следили? — сказал он. — Вас специально посадили рядом. Мы очень пристально наблюдали за вами. Возможно, вам будет интересно узнать, что в тот вечер после обеда нам удалось уговорить Громыко подняться с нами наверх, и блокада Берлина была прорвана».
Ожидая отправки в Индию, Нимицы жили попеременно то в Ривер Клаб, то в отеле «Чэгем», а иногда останавливались у друзей. Поскольку ожидание затянулось на неопределенный срок, они стали подыскивать постоянное жилье, и вскоре им были выделены две больших удобных комнаты в Чимниз, красивом старом английском доме, который был в разобранном виде перевезен из Англии и построен заново одной состоятельной вдовой в Вашингтоне на острове Лонг-Айленд. Этот дом арендовался Управлением военно-морских исследований для тренировочного центра. Он использовался как общежитие для офицеров, списанных по состоянию здоровья, и как жилье для холостых офицеров. В числе жильцов было также несколько женщин, занимавшихся научными исследованиями.
Кэтрин писала в дневнике о днях, проведенных в Чимниз: «Что за чудесное место! Кажется почти святотатством, что этот милый старый дом был оторван от Англии. Очаровательные резные окна и двери и изумительные дымовые трубы. Никогда я не видала ничего более удобного и прекрасного».
Как всегда, Честер много гулял, особенно по выходным. Под вечер они с Кэтрин обычно плавали в бассейне, если было холодно, а в теплую погоду — в проливе Лонг-Айленд. Почти все выходные Нимицы проводили, занимаясь общественной деятельностью. В Нью-Йорке на Лонг-Айленде у них было много друзей, а благодаря их связям во флоте и знакомствам в ООН друзей стало намного больше. Несколько раз они были приглашены на прогулки на яхтах по проливу.
Среди тех, кого Нимицы видели особенно часто, была семья Джилберта Дарлингтона. Доктор Дарлингтон представлял собой редкое сочетание благочестивого священника и чрезвычайно успешного финансиста. Он перестал проповедовать в церквях из-за наступившей глухоты, но оставался капелланом в резерве военно-морского флота. В прошлом он состоял главным капелланом армии и флота Соединенных Штатов во время обеих мировых войн. С 1920 года он был казначеем Американского библейского общества.
В июне 1949 года Библейское общество организовало передачу на национальном радио, главным героем которой был президент Трумэн. Доктор Дарлингтон попросил Нимица выступить с пятиминутной речью, предваряющей выступление президента. Нимиц пытался отказаться, ссылаясь на то, что плохо знает Библию, и с тех пор, как закончил Военно-морскую академию, посещал церковь разве что на свадьбах и похоронах. «По правде говоря, — сказал адмирал — Я даже не знаю, был ли я крещен».
Дарлингтон убедил Нимица, что чтение Библии, с ее учением о морали, преданности и братстве, может послужить улучшению общества и попросил развить эту мысль в краткой речи. Нимиц продолжал говорить, что он не подходит для этой цели, но Дарлингтон настаивал до тех пор, пока Нимиц, чтобы не разочаровывать друга, был вынужден сдаться. Он работал над речью, заботясь о том, чтобы не создать ложного впечатления о его собственных убеждениях. «Я уверен, что было достаточно много моих слушателей, которые с нетерпением ожидали Трумэна, — писал он впоследствии. — Я пытался построить свою речь так, чтобы меня нельзя было обвинить в лицемерии».
Роковым, как оказалось, стало для Нимица признание, что он не помнит, был ли крещен. Дарлингтон был уверен, что, если бы Нимица крестили, тот бы знал об этом. Поэтому для Дарлингтона было очевидно, что Нимиц не был крещен, и, следовательно, его совершенно необходимо было немедленно крестить. Поначалу Нимиц полагал, что он может с улыбкой отмахнуться от этого предложения, но он недооценил доктора. При каждой возможности Дарлингтон возобновлял попытки убедить Нимица креститься. В конце концов Нимиц начал терять терпение. Не желая проходить церемонию, которая подразумевала признание догматики, которую он не разделял, Нимиц, морщась, говорил Кэтрин: «Я не хочу креститься». Затем он добавлял с надеждой: «Мне кажется, что, возможно, я уже крещен». «Почему ты не хочешь написать в Техас, — ответила Кэтрин, — и спросить, был ли ты крещен?»
Честер написал своему дяде, который был судьей, и попросил его разобраться в этом. «Нет необходимости слишком беспокоиться, — писал он. Просто убедись, что имеется запись».
Эта история стала известна всей семье Нимицев, и все признали сходство с ситуацией, описанной Клэренс Дэй в «Жизни с отцом». «Это же совсем как в «Жизни с отцом!» — могли сказать они. — Мы собираемся крестить отца!»
«Если я покрещусь, — сказал адмирал своей жене — ты должна будешь креститься тоже».
«Я не открою рта в этом случае, — ответила Кэтрин приветливо. — Я не собираюсь ничего с этим делать».
Наконец пришел ответ от дяди из Техаса. Честер был крещен ребенком в лютеранской церкви. Доктор Дарлингтон, успокоенный этим известием, прекратил свою кампанию.
Нимиц никогда не переставал интересоваться политикой национальной безопасности, особенно если это затрагивало флот. Он очень интересовался авианосцем «Юнайтед Стейтс», строительство которого началось в Ньюпорт-Ньюс в штате Вирджиния 8-го апреля 1949 года. Строительство началось отчасти благодаря совету Нимица. Перед отставкой он сказал министру Салливану, что флот нуждается в достаточно больших авианосцах, на которых могли бы размещаться самолеты, способные нести 10 000-фунтовые [4,5 тонны] атомные бомбы. Веским аргументом в пользу этого совета послужил тот факт, что радиус действия нового стратегического бомбардировщика В-36 был недостаточно велик для того, чтобы он мог достигать любой точки Советского Союза с территории Соединенных Штатов.
Когда Салливан запросил средства на строительство первого сверхкрупного авианосца «Юнайтед Стейтс», руководство военно-воздушными силами активно возражало, рассматривая стратегические бомбардировки и доставку атомных бомб как свою монополию. Министр обороны Форрестол, чтобы прекратить язвительные дебаты между представителями различных родов войск, встретился в Ки-Уэст с объединенным комитетом начальников штабов для принятия решения относительно целей и задач родов войск. На этой встрече было достигнуто Соглашение, что, хотя нанесение стратегических бомбовых ударов является главным образом задачей военно-воздушных сил, военно-морскому флоту и подразделениям морской пехоты следует разрешить для выполнения своих задач атаковав любые цели, в том числе и с использованием атомного оружия. Из этого соглашения логично вытекало, что военно-морской флот может строить большие авианосцы.
После того, как средства на новый авианосец были выделены, но еще до того, как началось его строительство, Форрестол, будучи духовно и физически истощенным, ушел в отставку с поста министра обороны. На его преемника на этом посту Луи А. Джонсона, большинство морских офицеров смотрело с недоверием. Джонсон в годы Первой Мировой войны был армейским офицером, а в конце 30-х годов — помощником военного министра. Он поддерживал разработку В-17, а со времени Второй Мировой войны был директором компании, которая занималась производством В-36. Про него говорили, что он является сторонником вывода морской авиации из под командования ВМС и переподчинения ее командованию ВВС. Он также считался сторонником перевода подразделений морской пехоты из ВМС в армию. Будучи человеком более прямолинейным и менее чувствительным, чем Форрестол, он пришел в министерство готовым, как он выразился, столкнуться лбами, если понадобится, чтобы добиться более тесного объединения родов войск и укрепить ВВС.