«Во все время министерства маркиза де Траверсе корабли ежегодно строились, отводились в Кронштадт и нередко гнили, не сделав ни одной кампании; и теперь более 4-х или 5-ти нельзя выслать в море, ибо мачты для сего переставляются с одного корабля на другой; прочие, хотя число их и немалое, не имеют вооружения… Можно сказать, что прекраснейшее творение Петра Великого маркиз де Траверсе уничтожил совершенно. Теперь на случай войны некого и не с кем выслать в море».
С каждой кампанией все меньше кораблей выходило из Кронштадта в плавание, в основном эскадра отстаивалась в Невской губе, которую моряки окрестили «маркизовой лужей».
Но этого мало. Надо показаться государю и на берегу. Прежде команды, разоружив корабли на зиму, ремонтировали и ухаживали за корпусом, такелажем, рангоутом, проходили обучение в прежних составах. Теперь Траверсе завел новый порядок. После кампании из всех офицеров и матросов формировали экипажи и начинали обучать их солдатскому искусству: стрельбе из ружья и «сухопутным маневрам». Барабанная дробь разносилась с утра до вечера на плацу Гвардейского экипажа в Петербурге, Кронштадте и других местах.
— Ать — два! Ать — два! — командовали капитан-лейтенантами, мичманами, боцманами и матросами капитаны, поручики, прапорщики и унтер-офицеры. Зачастую такие «маневры» затягивались до мая, июня, когда кораблям давно следовало радовать глаз белизной парусов.
Все это с грустью наблюдал Сенявин, обосновавшийся в Петербурге. Поселился он в маленьком домике неподалеку от Измайловских казарм. Младшего сына определили в Кадетский корпус.
Одним из первых навестил Мордвинова. Тот, оказывается, год как ушел в отставку.
— Перед нашествием Наполеона государь вдруг уволил со службы Сперанского, — рассказал он. — Михаила Михайловича завистники придворные ненавидели за его влияние на императора. Оклеветали его, а государь поддался.
Вечером 17 марта Александр вызвал Сперанского, объявил ему, что он отставлен со всех постов и ему немедленно надлежит покинуть столицу.
Ночью бывший попович в сопровождении пристава выехал в Нижний Новгород, а спустя месяц отправился в ссылку в Пермь.
— Мы с ним готовили проект финансовой реформы, но она пришлась не по душе многим правящим сановникам. — Удрученный голос Мордвинова звучал глухо. — У нас ведь правители, окружающие царя, много делают зла по зависти.
— Поглядите и на нашу флотскую жизнь, во что превратил ее маркиз, — с обидой проговорил Сенявин. — Требует прилежности во фрунте, а что получается? Истощение, унылость в глазах, и один шаг до госпиталя, а там и на кладбище. Все делается для показа. Пока будут обманывать людей, до тех пор не ожидай добра или полезности…
Беседа затянулась.
— Вот-вот, — подхватил Мордвинов, — именно для показа. Отсюда и губернаторы самовластны, а чиновники их не благонамеренны. Они вольны дурного человека наградить, а честного опорочить. И все-то они знают, и суждения их бесспорны.
— Эти говоруны ничего не знают и не понимают, — с улыбкой поддержал собеседника Сенявин, — они похожи, как кажется мне, на глупых глухих тетеревов, бормочут с ними одинаково; как говорится, ни складу, ни ладу, с тою лишь разницею, что тетерева вредны для себя, а наши глупцы вредят много государству, их, дураков, слушают и соглашаются иногда с ними.
— Вот я нынче от этаких говорунов отдохнуть намерен, — сказал, прощаясь, Мордвинов, — годы подошли, занедужил. Собираюсь на воды поехать…
Война наконец-то закончилась, установились дружественные отношения с Англией. Жизнью сотен тысяч русских солдат была оплачена победа над Наполеоном, злейшим врагом англичан. Благодарные британцы пунктуально выполнили договор, подписанный Сенявиным и Коттоном в Лиссабоне.
На Кронштадтском рейде бросили якоря линейные корабли «Сильный» и «Мощный». За остальные корабли англичане рассчитались по самым высоким ставкам.
«Слава Богу, — прослышав об этом, размышлял Сенявин, — нынче у Траверсе не будет отговорок».
Жил он невесело, перебивался «со щей на кашу». Дочери подрастали, давно решили с Терезой дать им музыкальное образование, купили фортепьяно, арфу. Пришлось занимать деньги. «В долгах мы нынче как в шелках», — грустно шутила Тереза и сама перешивала старые платья дочерям. По улицам Сенявин обычно ходил пешком, на извозчиках тоже экономил. Но не только и не столько тяготил «недостаток в содержании себя и семейства».
Как-то забрел в канцелярию Адмиралтейств-коллегии. Писари показали кипу писем офицеров, матросов, вдов…
— Сие, ваше превосходительство, прошения служителей эскадры вашей бывшей, по денежным претензиям, задерживают до сей поры им выплаты.