Началась весна. Под мартовским солнцем наливались чернью проталины на дороге, ведущей к гавани, просинью проглядывали затейливые узоры тропинок, протянувшихся от берега к вмерзшим в лед кораблям. Матросы переносили на корабль такелаж — различные снасти, канаты, тали, блоки. На санях перевозили уложенные в тюки паруса. Работы прибавлялось с каждым днем.
После Пасхи случилась беда. В казармах готовились ко сну, как вдруг во дворе тревожно затрезвонил колокол. Дверь в комнату распахнулась, вбежал дежурный унтер-офицер и крикнул:
— Подымайсь! «Всеволод» горит! Живо всем на корабли!
Спустя полчаса экипажи были у кораблей. Из носового форд-люка «Всеволода» валил густой дым и вылетали искры. Вокруг него на льду толпилась команда. На верхней палубе показались командир «Всеволода» капитан второго ранга Берх с двумя офицерами. Весь в копоти, сбежав по трапу, он подскочил к контр-адмиралу Хметевскому, окруженному офицерами:
— Ваше превосходительство! Пламень внутри бушует вовсю! Корабль не спасти!
Хметевский подошел к борту, вокруг корпуса темнела каемка воды. Прикинул расстояние до берега, скомандовал:
— Матросов с пешнями, топорами на лед! Рубить полынью по корме! — И пояснил офицерам: — Надобно «Всеволода» оттащить к берегу, прочие корабли уберечь от огня.
Спустя полчаса по корме горевшего корабля зачернела полынья. На кормовых кнехтах «Всеволода» закрепили тем временем канаты. По дюжине матросов схватили каждый из них и по команде боцманов медленно потянули к берегу. Саженей через пятьдесят корма заскрипела, уткнувшись пером руля в отмель. За это время огонь разбушевался: пожар полыхал по всей верхней палубе. Языки пламени вырывались из портов нижней батарейной палубы, горящие головешки с треском вылетали из огненного чрева, шипели, падая на лед. Лица стоявших поодаль моряков обдавало жаром.
Лишь теперь Дмитрий понял, что промедли Хметевский еще немного — и пожар перекинулся бы на другие корабли эскадры. Словно угадывая его мысли, стоявший рядом однокашник, тезка и закадычный дружок Дмитрий Лызлов, произнес, прикрывая глаза ладонью:
— Промешкай адмирал еще малость — и вся эскадра сгорела бы дотла.
Огонь бушевал, пока не рассвело. Сгорел весь корпус, и, только добравшись до уреза воды, огонь утихомирился. Выгоревший остов сиротливо чернел посреди льда.
На другой день стало известно, что дело о пожаре на «Всеволоде» будет расследовано, а командиру «Всеволода» грозит суд. Следствие, однако, закончилось скоро, и выяснилось, что вины Берха нет. Тут же пришло уведомление из Петербурга о том, что взамен сгоревшего корабля прибудет другой, под названием «Дерись», из Кронштадтской эскадры, а Берх назначен командиром «Преславы» вместо Ивана Федоровича, переведенного по службе в Кронштадт.
В конце апреля и Ревельская бухта, и весь Финский залив окончательно очистились от льда. Эскадра вытянулась на внешний рейд и, дождавшись корабля из Кронштадта, направилась в дальний вояж.
По пути корабли зашли в Копенгаген. Якоря отдали на рейде в полночь. Утром, едва взошло солнце, Дмитрий вместе со своим другом-однокашником Матвеем Мухановым вышел на верхнюю палубу. Впервые открывался перед ними иноземный город за пределами России. В чем-то походил он на Ревель — островерхими шпилями, яркими черепичными крышами аккуратных домиков, утопавших в зеленых кущах садов, над которыми временами мелодично перезванивались куранты ратуши и колокола кирх.
Дмитрий и Матвей, воспользовавшись увольнением на берег, пошли побродить по городу. Вежливые и опрятные горожане напоминали ревельских жителей. На улицах царила такая же чистота, вдоль домов тянулись ухоженные палисадники и цветники, приглашали приветливо распахнутые двери таверн, лились звуки скрипок. Отдохнув в городском саду, гардемарины вернулись на корабль.
На другой день, с утра, задул остовый ветер, и Хметевский поспешил воспользоваться им, чтобы быстрее пройти проливы.
Когда «Преслава» вошла в узкий Зунд, командир вызвал на мостик гардемарин.