Против них стоял на якорях между Хиосом и Чесмой почти весь турецкий флот: шестнадцать линейных кораблей (один — 100-пушечный, один — 96-пушечный, четыре — 84-пушечных, два — 74-пушечных, восемь — 60-пушечных), две 50-пушечные каравеллы, шесть 40-пушечных фрегатов, до шестидесяти бригантин, шебек, галер, полугалер и других судов. На борту их находились 15 000 человек и 1430 орудий.
Вот почему Орлов струхнул и «ужастнулся», как сам же заявил в письме к Екатерине, рисуя перед ней подробности встречи и сражения, решивших судьбу турецкого флота, господство в Архипелаге и подъем национально-освободительного движения в странах, порабощенных «Блистательной Портой». Реакция фаворита, когда он сравнил силы сторон, была понятной при его полной неосведомленности в морском и вообще в ратном деле. Он судил по внешним показателям, не учитывая главного, ибо не подозревал о нем. Главное же заключалось не в числе судов, втрое большем у противника, и не в количестве пушек на турецких кораблях, в два с половиной раза превосходившем артиллерийское вооружение русской эскадры, а в мастерстве командиров, в новаторских или консервативных взглядах флагманов на морскую тактику, в боевых достоинствах личного состава — судовых команд и десантников.
Привыкший пренебрежительно относиться вообще к людям, видевший в них лишь угодников перед ним среди придворной челяди, тайных завистников его головокружительной карьере среди дворянской знати, фаворит судил о командирах и флагманах объединенной эскадры не по их качествам моряков — выразителей тех или иных взглядов на морскую тактику (поскольку ровным счетом ничего не смыслил в ней), а только по степени подобострастия и готовности соглашаться с его мнением. Иной разницы между Спиридовым, Эльфинстоном, Грейгом, Елмановым и другими моряками он не замечал. Не видел, что Эльфинстон, например, был просто-напросто наемником-ремесленником, служившим без особого усердия, да и вряд ли способным внести что-либо новое в морскую тактику, прославить русский флот. Не видел настоящих достоинств Спиридова, принесших адмиралу заслуженную популярность и уважение. Вовсе не замечал, разумеется, ни матросов, ни солдат.
Для Алексея Орлова это были «крепостные души», десятками тысяч раздаваемые Екатериной в подарок своим любимчикам. Правнук простого стрельца, участвовавшего в антипетровском заговоре царевны Софьи, приговоренного за это к смертной казни, но пощаженного Петром Первым за храбрость у плахи, а впоследствии получившего дворянство, — фаворит с его высокомерием вряд ли гордился своим простым происхождением. Известно, что он принадлежал к числу самых заносчивых людей в окружении императрицы и самых беспощадных крепостников того времени. Он был убежден, что мир создан лишь для него и еще немногих, для тех, кто сумел пробиться поближе к трону и урвать для себя от власти над миллионами покорных людей. Все, по мнению фаворита, должно было подчиняться ему и трепетать перед ним. Естественно, что до поры до времени Алексей Орлов, как и брат его, охотно верил в трусость противника, и столь же естественно, что он, едва успев столкнуться лицом к лицу с непредвиденной им реальностью, растерялся.
Только беспомощностью и растерянностью фаворита перед надвигавшимися событиями был вызван его вынужденный визит Спиридову. Забыв о своей несусветной спеси, он явился на «Евстафий» к адмиралу, чтобы попросить совета — как быть?..
Спиридов тоже был воспитан на понятиях, свойственных любому помещику-крепостнику восемнадцатого века. Разница между ним и Орловым наверняка была отнюдь не в справедливом отношении к людям. Нравы командиров-помещиков на флоте и в армии ничем не отличались от нравов тех же самых помещиков у себя в усадьбах, на барских дворах в столице и в других владениях, и тогдашняя флотская дисциплина являлась прежде всего отражением таких нравов, основанных на беспрекословной, не рассуждающей покорности крепостного раба — матроса и солдата — командиру-помещику. Однако Спиридов видел за этой покорностью и другое: не только слепую подчиненность раба, но и возможности человека, доведенного каторжными условиями быта и унылой бесперспективностью своей жизни (двадцать пять лет матросской рекрутчины или солдатчины гарантировали такую бесперспективность) до готовности выполнить все что угодно.
Лучшим свидетельством этого явился поход, совершенный «обшивной» эскадрой вокруг Европы. Не зря считали его невозможным все зарубежные специалисты, имевшие в общем правильное представление о конструктивных недостатках судов, о скученности на них, о массовых заболеваниях среди матросов и десантников. И все-таки, несмотря на отчаянные трудности и лишения, русские моряки сумели привести свои корабли в Архипелаг, сделать их вновь боеспособными после затяжного дальнего плавания и, главное, не потерять своих воинских качеств. Вот что хорошо знал Спиридов и вот что не забывал, учитывая все элементы, ведущие к успеху в бою, безразлично где — на море или на суше: силу морального фактора. Знал он и качества противника, его моряков. Перебежчики и пленные с призовых судов предоставили полную возможность для того, чтобы люди объединенной эскадры заблаговременно уяснили себе основную слабость противника при всем его численном преимуществе.