К моменту выхода третьего брандера в атаку противник, некоторое время ошеломленный пожарами, возобновил ураганный артиллерийский обстрел русских кораблей. Грейг был вынужден отменить свой приказ о прекращении стрельбы по неприятельским судам.
И тогда третий брандер очутился меж двух огней.
Тем не менее Ильин прорвался к цели. Он подвел свое суденышко вплотную к борту 84-пушечного турецкого корабля, удивляясь тому, что противник даже не попытался расстрелять брандер. Поведение экипажа корабля было непонятным. Турки словно не представляли себе, какая опасность для них таилась в действиях команды зажигательного судна.
Русские матросы делали свое дело, будто на учении: крепко-накрепко прицепили брандер крючьями к выступам борта вражеского корабля, затем подтянули вплотную к брандеру шлюпку, спустились в нее...
Только тогда Ильин поджег брандер и спрыгнул с него вслед за матросами.
Все это происходило на глазах у множества моряков обеих сторон.
Пламя, охватившее брандер, уже вздымалось к фальшборту и рангоуту вражеского корабля, а сотни людей на палубе последнего в оцепенении смотрели на огонь, не предпринимая никаких мер для того, чтобы предотвратить катастрофу.
Столь непонятное поведение турецких моряков впоследствии объяснил французскому послу в Стамбуле Тотту сам Гассан-паша. Он откровенно признался, что принял Ильина и команду третьего брандера (тем более когда русские корабли снова открыли огонь как бы вдогонку брандеру) за перебежчиков с объединенной эскадры, которые решили сдаться в плен. А поэтому, мол, приказал не только не стрелять по ним, но даже молиться «о благополучном прибытии [их], в то же время твердо решив заковать в кандалы экипаж, и уже предвкушал удовольствие повести их с триумфом в Константинополь...»
Очередной просчет Гассан-паши на этот раз привел к гибели всего турецкого флота.
Еще не отведя шлюпку на сравнительно безопасное расстояние от пылавшего брандера, который вот-вот должен был взорваться у самого борта турецкого корабля, Ильин приказал гребцам повременить на месте, встал во весь рост, оборотясь лицом к неприятелю, убедился, что «...большой корабль в огне, и пламя к парусам пришло, и оные все мачты, стеньги и реи загорелись...», сел на свое место и скомандовал грести дальше.
Поведение Дмитрия Ильина было достойно восторга современников. Поэт восемнадцатого века Херасков выразил этот восторг такими словами в своей поэме «Чесменский бой»:
Уже возвратясь к борту «Грома», моряки третьего зажигательного судна услышали оглушительный грохот: разом взорвались и брандер и турецкий корабль рядом с ним.
Да, теперь дело было сделано до конца. Взрыв разметал пылавшие обломки по внутреннему рейду, на палубы других вражеских кораблей. Четвертый брандер не стоило, пожалуй, и посылать в атаку. И хотя он все же был послан, но его командир мичман князь Гагарин поджег брандер на полпути и поспешил пересесть в шлюпку, чтобы поскорее выбраться в безопасное место.
На внутреннем рейде Чесменской бухты стало светло, как днем. Горели десятки судов, больших и малых. Усилия их командиров, пытавшихся в первые минуты организовать борьбу с огнем и спасти хотя бы часть флота (единственный из турецких линейных кораблей — «Родос» — спасли русские моряки, взяв его в качестве приза), ни к чему не привели. Наступившее безветрие окончательно лишило турецкие суда возможности маневрировать, а взрывы погребов с боеприпасами довершили разрушительное действие пожара, быстро распространив его на весь флот.
«...Пожар турецкого флота сделался общим к трем часам утра, — записал в «Собственноручном журнале» Грейг. — Легче вообразить, чем описать, ужас, остолбенение и замешательство, овладевшие неприятелем. Турки прекратили всякое сопротивление, даже на тех судах, которые еще не загорелись; большая часть гребных судов или затонула или опрокинулась от множества людей, бросавшихся в них. Целые команды в страхе и отчаянии кидались в воду; поверхность бухты была покрыта бесчисленным множеством несчастных, спасавшихся и топивших один другого. Немногие достигли берега, цели отчаянных усилий. Командор (так Грейг называл себя по своему званию капитан-бригадира или капитан-командора, которое было присвоено ему Екатериной перед отплытием «обшивной» эскадры из Кронштадта. — Е. Ю.) снова приказал прекратить пальбу с намерением дать спастись по крайней мере тем из них, у кого было довольно силы, чтобы доплыть до берега. Страх турок был до того велик, что они не только оставляли суда, еще не загоревшиеся, и прибрежные батареи, но даже бежали из замка и города Чесьмы, оставленных уже гарнизоном и жителями... Так кончилось ночное дело с 25 на 26 число июня, в котором турецкий флот был совершенно истреблен. Это одна из самых решительных побед, какую только можно найти в морских летописях всех наций, древних и новейших...»