«Возвращаясь к сказанному в начале сего письма касательно заведения чем можно большей вражды меж Директорией и Портой, не заблагорассудите ли, ваше превосходительство, убедить Кадыр-бея и Али-пашу к сделанию десанта близь Анконы в границах Цизальпикской республики?» Так как русские не могут и не должны грабить частных жителей, а «турки одни могут воспользоваться добычей» пленного населения, то пусть турки и десант одни делают, «разве только под прикрытием нашим». А этот турецкий грабеж «превеликий ропот и волнение произведет во всей Цизальпине и нацию турецкую заохотит к войне, чего, по несчастию, искать должно, ибо на действие в черни турецкой нынешних отвлеченных войны причин долго полагаться не можно». Ничего не поделаешь! «Возвышение», «отвлеченные причины», «спасение тронов и алтарей» - все это на «турецкую чернь» действует меньше, чем перспектива вволю пограбить. Но и этим предложением Ушаков не подумал воспользоваться и сурово и бдительно воспрещал туркам даже малейшие попытки к грабежу.
Довольно знакомства с этим официальным письмом Томары к Ушакову, чтобы понять, до какой степени все гуманные, благородные поступки Ушакова и его офицеров и на Ионических островах, и в Италии обусловливались тем, что Ушаков действовал диаметрально противоположно тому, что ему рекомендовалось Павлом I и его непосредственными дипломатическими представителями. Ушаков своим стойким неповиновением спасал честь России, которую царь без колебаний своими преступными и гнусными «предначертаниями» пытался втоптать в грязь.
Конечно, уже самое изгнание французов с этих островов создавало безопасность и для Архипелага и для проливов. Но Селиму III приятнее было бы видеть Ионические острова в своей власти, а не во власти своих неожиданных, совсем для Турции новых, русских друзей. Вопрос об островах уточнен не был.
Ушаков добился не только предоставления ему турецкой эскадры, но и обязательства турок снабжать русский флот продовольствием и в случае надобности материалами (натурой, а не деньгами) для ремонта судов. Затем Ушаков со своими офицерами осмотрел турецкие корабли. С чисто технической стороны эти суда произвели превосходное впечатление: «все корабли обшиты медью, и отделка их едва ли уступает нашим в легкости… Артиллерия вся медная и в изрядной исправности», но «ни соразмерности, ни чистоты» в вооружении и в оснастке русские не нашли: «паруса бумажные к мореплаванию весьма неспособные. Экипаж турецкий был очень плох, набирались люди из невольников и просто с улицы, часто насильственным путем и по окончании похода снова выгонялись на улицу. Дезертирством спасалось от службы около половины команды в течение каждого похода. Нет ни малейшей выучки у офицеров, нет карт, нет приборов, даже компас бывает лишь на одном адмиральском корабле. Медицинского обслуживания нет вовсе: какой-то беглый солдат Кондратий сделался из коновала главным штаб-лекарем на турецком флоте»22.
Появление Ушакова возбуждало в течение его пребывания в турецкой столице живейшее любопытство всюду, где он появлялся, отношение к нему было самое предупредительное, и сам он вел себя с большим тактом, сознавая, конечно, что его «союзнические» и дружественные отношения с турками кажутся константинопольскому населению, не искушенному в тонкостях и превратностях дипломатии, несколько парадоксальными. Он спешил начать действия, но турки проявили обычную медлительность.