- Да, да, вы совершили неповторимый подвиг, и отечество ваше, несомненно, воздаст вам должное.
Ушаков скромно помалкивал, думая: "Не знаете вы, господа, России. При нашей болезненной завистливости, при наших порядках может случиться, что и худого ордена не получим". От последнего курьера, доставившего адмиралтейский пакет из Петербурга, он узнал, что в Адмиралтействе вновь стали брать верх друзья Войновича и Мордвинова. А от этих господ ждать добра не приходится. Они наверняка постараются умалить величие победы при Корфу.
Когда, высказав все, что хотели, французские генералы покинули корабль, Ушаков предложил оставшимся в кают-компании офицерам еще по одной чашке кофе. Сенявин в ответ хитровато сощурил глаза:
- По случаю такой победы не кофе бы надо. Не мешало бы, Федор Федорович, пир закатить.
- Матросам есть нечего, а ты пир, - сказал Пустошкин и, обращаясь к Ушакову, продолжал: - Трудные дни наступают. Сухари кончаются, а круп уже давно нет.
- Знаю, друзья мои, знаю, - помрачнел Ушаков. - Во все концы о том пишу, да никакого пока толку. Турки нас обманывают, обворовывают, дают не то, что нужно. От наших тоже помощи не видно. Обещали транспорт с припасами прислать, а транспорта все нет... - Отхлебнув кофе, обвел взглядом товарищей и заговорил снова: - Однако Дмитрий Николаевич прав, победу следует отпраздновать. При всей скудости припасов надо устроить людям доброе угощение. Кое-что найдем в трофейных магазейнах, кое-что можно купить у местных жителей.
- Старшины Корфу, - вмешался в разговор Метакса, обращаясь к Ушакову, - просили узнать, когда можете их принять насчет самоуправления. Новую власть иметь желают.
- Пусть не спешат. Сначала надо вывезти с острова войска Али-паши. Дмитрий Николаевич, - повернулся Ушаков к Сенявину, - извольте принять сие дело на себя. Предложите начальнику албанского отряда погрузиться на суда и отбыть на материк.
- А если начальник не согласится?
- Тогда придется обратиться к самому Али-паше.
Сенявин, засопев, покрутил головой, сказал негромко:
- Чует мое сердце, не обойтись нам без скандала с этими головорезами.
Предчувствие не обмануло Сенявина. Вопреки требованиям русского командования, албанцы отказались покинуть остров. Мало того, Али-паша высадил на Видо в подкрепление своему воинству еще 300 солдат.
Докладывая обо всем этом Ушакову, Сенявин сообщил, что албанские офицеры раздувают среди своих солдат вражду к русским за то, что их не пустили в город похозяйничать.
- А как к этому относится сам Али-паша? - спросил Ушаков.
- Мне стало известно, что сей головорез послал в Константинополь жалобу на ваше превосходительство. Али-паша хочет убедить Порту, что-де не русские взяли Видо, а он со своими героями, а ему за это даже отказали в законной доле добычи... Кстати, жалобу на вас настрочил и Кадыр-бей. Ему, видите ли, тоже мало дали.
Ушаков озабоченно поломал пальцы.
- С Кадыр-беем уладим, он и раньше писал жалобы... А вот Али-паша это уже серьезно. С ним придется повозиться. Метакса, - позвал он переводчика, - садись за стол, будешь писать письмо Али-паше. Вырази ему от нас решительный протест и требование, чтобы немедленно вывел свои войска с острова.
Письменный протест Анинскому повелителю Метакса повез сам. Из поездки он вернулся довольно быстро, но с плохой вестью: Али-паша протеста не принял, а в ответ на требование о выводе войск угрожающе заявил, что-де, поскольку русский адмирал Ушаков не желает делиться с ним военной добычей, он пошлет на Корфу еще десять тысяч солдат, и даже сам возглавит это войско, чтобы силой взять часть доставшейся от французов добычи.
Дело приобретало опасный оборот. Остановить зарвавшегося "властелина" могли только решительные противодействия.
- Езжай к паше снова, - сказал Ушаков Метаксе, - езжай и скажи ему, что, если он предпримет такую дерзость, как посылку войск, я почту это за бунт против Блистательной Порты и против нас и прикажу кораблям своим топить все его суда, на которых войско его переправляться будет.
Предупреждение Ушакова наконец-то отрезвило пашу, и он отказался от своего авантюрного намерения, начал выводить войска с острова.
Между тем в адрес Ушакова продолжали поступать поздравления по случаю взятия Корфу. Турецкий султан пожаловал ему за славную победу драгоценный бриллиантовый челенг, соболью шубу и 1000 золотых червонцев. Почему-то ничего не было только от русского правительства. Правда, указом от 31 марта 1799 года его произвели в полные адмиралы, но сделано это было скорее всего в порядке выслуги лет: время пришло... Что же касается орденов, то их не было. 21 декабря 1798 года Павел I пожаловал ему бриллиантовые знаки к уже имевшемуся у него ордену Александра Невского. Так ведь это было еще до взятия Корфу!
В Петербурге, по сути дела, замолчали наиболее значительный его воинский подвиг. Худо поступили. Ушакову было обидно не столько за себя, сколько за своих офицеров, солдат и матросов, показавших при взятии неприступной крепости неслыханный героизм и отвагу.
Не сбылись пророчества французского комиссара! Ушаков и его люди не получили того, чего они заслужили.
Отношение к героям Корфу было, конечно, несправедливо. Но если бы только награды! После овладения Ионическими островами русская эскадра вообще оказалась брошенной на произвол судьбы. Команды уже много месяцев не получали жалованья. Обмундирование износилось, людей не во что было одеть, обуть. Не хватало снаряжения, материалов для ремонта кораблей.
Особенно трудно было с провиантом. Турки, словно в отместку за то, что их матросам не позволили поживиться за счет мирного населения, доставляли на русские корабли припасы с большими перебоями, да и припасы эти были такими, что хоть за борт выбрасывай - совершенно не годились для варева. От худой пищи появились болезни, участились случаи смерти... Ушаков писал во все концы жалобы, обращался с письмом даже к самому верховному визирю, но изменить положение не смог.
Ушаков был на грани отчаяния. Надежда оставалась на посланника Томару, которого Ушаков подробно информировал о состоянии дел в эскадре. Посланник мог ему помочь, должен был помочь! Но каково же было разочарование адмирала, когда в ответ на мольбы о помощи он получил от него пространное письмо, в котором писалось о жалобах Кадыр-бея, велись рассуждения о наградах и совершенно не затрагивалась проблема снабжения эскадры. Раздосадованный, Ушаков написал посланнику еще одно письмо, но уже более резкое по тону, чем предыдущее. В числе прочего он писал: