- Лучше бежать в одиночестве, чем в компании с этими Титовыми!
Последние слова были сказаны Ушаковым так резко, что между собеседниками на некоторое время возникло напряженное молчание. Разговор возобновил игумен:
- На днях в Тамбове созывается дворянское собрание.
- Знаю об этом.
- А знаете ли о том, что на том собрании вас собираются избрать начальником над народным ополчением?
Ушаков отрицательно покачал головой. Он только недавно имел разговор с предводителем темниковского дворянства, тот об этом ничего не говорил. Впрочем, Никифоров на что-то ему намекал...
- Честь вам оказывается большая, - продолжал игумен. - Однако Титов может напакостить. Он уже сейчас ищет против вас опору, разносит всякие небылицы. Когда собираетесь ехать? - вдруг спросил он без всякого перехода.
- Куда?
- В Тамбов.
Ушаков помолчал, раздумывая, затем ответил:
- Собирался двадцать третьего июля, но теперь вряд ли поеду. Без меня обойдутся.
В это время из леса выехали две подводы, по всему, монастырские. Когда стали проезжать мимо, игумен приподнялся и сделал им знак остановиться. Тотчас подошел монах, ехавший с первой подводой.
- Где были? - спросил игумен.
- В Бабееве.
- А почему подводы пустые?
- Плохо стали жертвовать на церковь святую, - стал жаловаться монах. - Надеялись обе подводы загрузить, а вышло, что и на одну класть нечего. Яиц набрали да деньгами немного...
Игумен встал, стряхнул с себя соринки, приказал:
- Завтра с утра в мордовские села езжайте. Не может того быть, чтобы не подали. Народ войной встревожен, а когда народ в тревоге, деньги далеко не прячет. Всем говорите: новую часовню строим, ради них же, прихожан, стараемся. Бог окупит их подаяния.
Ушаков с неодобрением смотрел на него. То, о чем говорил Филарет, походило на желание поживиться на народном несчастии. Время ли сейчас думать о строительстве новой часовни, когда идет столь разорительная война? Петр Великий во время войны со шведами приказывал колокола с церквей снимать да пушки из них лить. А нынешняя война, пожалуй, еще более опасная, чем шведская. Вместо того чтобы крохи на часовню собирать, армии помогли бы лучше...
Ушаков решительно поднялся, выражая намерение отправиться домой.
- Уже уходите? - забеспокоился игумен.
- Надо, - сказал Ушаков и стал прощаться.
Мысли об игумене не оставляли его всю дорогу. "Странно, - думал он. Давно ищу в нем товарища себе, а не нахожу... Вроде бы умный, справедливый, но есть в нем какая-то раздвоенность..."
Дома Федор был занят укладыванием дорожного сундука. Увидев адмирала, он на минуту оставил свое дело и подал ему запечатанный сургучом пакет. В пакете оказалось письмо губернского предводителя дворянства Чубарова. "Ваше превосходительство, милостивый государь Федор Федорович, - прочитал Ушаков. - Из высочайшего манифеста сего года от 6 июля известно каждому россиянину, что сколь необходимы ныне всевозможные усилия и самые решительные меры к защите его отечества. Я по долгу обязанности моей, от дворянского сословия на меня возложенной, спешу известить о том, особенно ваше высокопревосходительство, и покорнейше прошу вас, милостивый государь, прибыть в Тамбовское дворянское собрание к 23 числу сего июля, на которое все дворянство здешней губернии вызывается..."
Ушаков сунул письмо в карман и посмотрел на Федора, продолжавшего укладывать вещи.
- В дорогу, что ли, собираешься?
- А куда же еще? - вздохнул Федор. - Завтра ехать, а у нас еще ничего не уложено.
- Можешь не укладываться, никуда мы не поедем.
Федор перекрестился:
- Слава тебе, Господи, образумил раба своего! А то тащиться в такую жару за столько верст!.. Голову на плечах иметь надо.
И, продолжая ворчать, он пошел звать дворовых, чтобы помогли вынести сундук в кладовую, где тот стоял до этого.
4
На губернское дворянское собрание съехалось более тысячи человек. Многие дворяне приехали при полной своей парадности - с орденами и лентами, некогда пожалованными им за какие-то заслуги. Экипажи богаче один другого. Кучера в ливреях. Ленты и колокольчики под дугами лошадей. А на площади против здания дворянского собрания, куда держали направление приезжавшие, - военный оркестр. Глядя на все это, можно было подумать, что дворяне съезжались не по случаю иноземного нашествия, обрекшего Россию на страшные бедствия, а на праздник, подобный тому, какие устраивались в губернских городах в дни коронования монархов.
Вступив в Дом дворянства, приезжие регистрировались у секретарей, после чего расходились по коридорам и комнатам в ожидании собрания. Приехавшим из Темниковского уезда при регистрации говорили:
- Пожалуйте в седьмую комнату, вас ожидает ваш предводитель.
Темниковский предводитель Никифоров встречал своих вместе с секретарем, который вел свой учет прибывших. С двумя орденами и алой лентой через плечо, он был изысканно любезен, каждому протягивал руку:
- Милости просим, господа, милости просим!
Темниковцы оказались дружны, к десяти часам утра собрались все. Не явился только Ушаков.
- Адмирал сказался больным, господа, - объявил Никифоров. - Он не приедет.
- Знаем, какой больной! - ухмыльнулся Титов.
- Вы полагаете, что у него есть другие причины?
- Ничего я не полагаю. Только сдается мне, не желает сей адмирал общую линию с нами иметь.
Вечно хмурый Веденяпин проворчал:
- Проучить бы его не мешало, чтобы знал, как крестьян бессовестными поступками мутить.
- Напрасно вы так, господа, - с улыбкой, призывающей к миру, сказал Никифоров. - Адмирал Ушаков - гордость нашего уезда. Во всей губернии не найдешь более заслуженного, прославленного мужа, чем он.
Веденяпин в ответ злобно плюнул и направился к кучке помещиков, имевших свой разговор в дальнем углу. Те, увидев его, не стали продолжать беседу и разошлись, оставив его одного. Веденяпин пользовался в уезде худой славой. Это он запорол до смерти нескольких своих дворовых, после чего по решению суда пять лет "замаливал грехи" в стенах Санаксарской обители. После монастырского сидения он немного обмяк, но от телесных наказаний крепостных не отказался. Правда, бил их теперь не сам одряхлел, силы были не те, а имел на сей случай верного человека.