Гидроплан шел как будто правильно — Шляпников молчал. И Сергею показалось, что аппарат летит сам по себе. И тогда он дал штурвал от себя — машина пошла на пикирование. И Сергея охватило неведомое ликование, которое выразить словом невозможно. «Я — небо — море — аэроплан — Одесса — вселенная — Долганов — Шляпников — человечество — это одно!» — думал он, точнее, это думалось где-то помимо него, где-то глубоко, на тысячу метров глубже его сознания. На его глазах под очками показались слезы.
Шляпников показал: «Хватит!» — и взял штурвал на себя.
Гидроплан наклонился, его крылья, связанные между собой расчалками, одной половиной глядели в море. Над морем медленно плыли подсвеченные розовым светом облака, сквозь их разрывы сверкала морская рябь. Сергей поднял голову — над ним в ролевом свете плыли облака, а вот сквозь глубочайшую пещеру, озаренную изнутри огнем, вырвался широкий голубой луч.
Уже на земле, после того как гидроплан закатили в ангар, Шляпников сказал:
— Проведем разбор сегодняшнего полета. Ошибки Королева: не хватай штурвал мертвой хваткой — не убежит, второе — держись в кабине спокойно, не напрягайся, третье — машина у тебя гуляет по курсу и по тангажу…
— Александр Васильевич, даже Москва, ходят слухи, не сразу строилась. Вы-то, наверное, когда учились, тоже хватались за штурвал, как голодный за калач, — сказал Долганов.
— Учился, — усмехнулся Шляпников, — в бою учился. Работал мотористом, а летчика не оказалось, а задание срочное. Вот и полетел по прямой — не мог делать крены, даже блинчиком не мог поворачиваться. Ну и вернулся с тридцатью пробоинами…
— И с орденом?
— Да, — нехотя пробормотал Шляпников. — А когда клюнет машина, выбирай спокойно…
— Александр Васильевич, расскажите, как вы брали Зимний.
— Долганов! Не мешайте мне проводить разбор!
— Слушаюсь!
— И привыкай видеть все. У военлета глаза и уши должны быть по всему телу. Понятно?
Подошел Алатырцев. Он ждал, когда командир закончит разбор, а потом пожал руку Сергею и улыбнулся.
— Поздравляю с первым полетом. Надеюсь, не последним.
Все свободное время Сергей пропадал в гидроотряде.
Отрабатывали парные полеты, и он уже несколько раз полетал для центровки, то есть для балласта. А однажды Долганов предложил ему сделать все, что положено бортмеханику на земле и в воздухе: он был уверен в своем крестнике.
К немалому его удивлению, у Сергея хватило силенок запустить мотор.
Долганов сидел в передней кабине летнаба задом наперед и следил за всеми действиями своего ученика, готовый в любую секунду прийти на помощь: для этой цели он вытащил из лаза моторные чехлы, чтобы проползти скорее в заднюю кабину, случайно не зацепившись за них. По глазам и движениям плеч Сергея он угадывал все, что тот делает, и успокоился.
После взлета и выхода на заданную высоту было положено по инструкции выбраться из кабины на фюзеляж к мотору и осмотреть, все ли в порядке. И Королев пришел в некоторое замешательство, когда высунулся из кабины по пояс, и, преодолевая сильнее давление ветра, вытянул руку, и схватился за косую стойку над кабиной. На грудь навалился тяжелый, словно мешок с песком, воздух, рукава раздулись и захлопали. Сергей глянул вниз и увидел легкие облачка и год ними матово блестевшую поверхность моря. Но надо вылезти из кабины полностью, надо выбраться к мотору, и не просто выбраться, а работать.
Королев почувствовал стук своего сердца. Ему пока казалось, что этот стук слышен Шляпникову и Долганову.
«Страх — это от воображения, — заговорил он сам с собой. — Если страшно, выходи навстречу. А ты, сердце, не стучи так сильно. Помедленнее. Потише. И тебе приказываю стучать медленно. Не колотись, как бычий хвост, это, в конце концов, неприлично».
И он ступил на площадку позади кабины, и его охватило ветром, как пламенем. Захлопали штанины и рукава куртки.
Вылезать он учился на земле, он еще на земле отработал, какой ногой ступать вначале и куда и какой рукой за что хвататься, и двигался к мотору на думая, автоматически.
«А вниз глядеть не нужно. Там нечего делать, внизу, — уговаривал он себя. — Мне совсем не страшно. Ведь не сдует меня в море, я руки не отцепляю, и вокруг меня расчалки. Тут даже мешок не сдует — он застрянет, а я все-таки не мешок. Вот проверим вначале подачу масла».
На масляном трубопроводе был стеклянный стаканчик, в нем булькал французский «гаргойль». Значит, порядок: масло идет в мотор.
«А теперь надо внимательно осмотреть крепление всех агрегатов, не отвернулись ли гайки. Черт, слезы мешают. Как это ветер просачивается под очки. Как насосом качает».
Сергей осмотрел крепление всех агрегатов на моторе.
«Все в порядке. А теперь назад. Ты опять стучишь? Ведь я просил тебя стучать помедленнее. Сережа, ведь ты не трус. Ведь ты даже не побоялся сходить за игрушками в темный сад, а сейчас светло и совсем не страшно».
Сергей, заученными движениями хватаясь за рас чалки и преодолевая давление воздуха, добрался до кабины.
На него серьезно глядели из-под очков светло-карие глаза Долганова.
«Что?» — спросили глаза.
Сергей показал большой палец.
«Молодец!» — сказал Долганов глазами.
Этот диалог «слушал» и командир и еле заметно кивнул головой: порядок. Этот кивок Сергей увидел глазами, которые у него сбоку.
«Как хорошо, что у меня очки, — подумал он. — Ведь от страха мои глаза предательски округляются».
На земле Сергей пристроился к палубной команде — помогал закатывать гидроплан в ангар.
Шляпников тоже пристроился к матросам, но закатывал аппарат скорее для виду, потому что места, где бы он мог схватиться, не было. Он просто просунул руку в перчатке между плечами двух матросов и держался за крыло.
— Раз-два, взяли! Еще взяли! Сам пошел-пошел-пошел! Хорош!
Потом возвращались по домам.
— Молодец, — сказал Долганов, — Большинство в первый раз как высунутся по пояс из кабины и думают полчаса, а ты не думал ни секунды. «Неужели я не думал?» — удивился Сергей.
— Да, — подтвердил Шляпников, — другие очень долго думают — трусят. Летун из тебя получится — гарантирую.
— Александр Васильевич, но ведь я боялся и думал, — возразил Сергей.
— Значит, думаешь быстрее, чем другие. Это еще лучше — уметь думать. А страх он есть и у самых храбрых людей. Победить страх — вот в чем штука.
— А вам было страшно, когда вы летели выполнить задание?
— Еще как страшно!
Сергей был очень благодарен командиру за откровенность.
«Он так храбр, что не побоялся сказать, что ему было страшно», — подумал он.
— А что означают эти львиные морды?
— Черт его знает, — сказал Шляпников. — А что?
— Мой путь в отряд лежит мимо этих морд. Я их очень полюбил.
— Удивляюсь, как у тебя хватило силенок запустить мотор, — сказал Долганов.
У Сергея было радостное настроение, какое бывает всегда после того, как победишь страх и когда ты с теми, кого любишь.
Был вечер. Солнце красным кругом легло на море. Мария Николаевна сказала:
— Сережа, погляди, как красивы облака. У них опаловые края.
— Сверху и вблизи они еще красивее, они… — Сергей осекся.
— Что ты сказал?
— Нет, это я просто так.
— Так вот почему у тебя рубашки пахнут бензином и касторкой. Ты летал. Ты без моего разрешения летал!
— Нет, мамочка, я не летал.
— Ты врешь матери.
— Я хотел сказать, что я не летал, а меня возили. Летать я буду чуть попозже и обязательно прокачу тебя и покажу тебе облака сверху. Ты будешь в восторге. У тебя такая поэтическая душа.
Мария Николаевна молчала.