Сергей вертел в руках ответ Фаерштейна и думал: «Конечно, Фаерштейн деловой человек, и у него энергия, он много сделал для «Добролета». Просто он не видит людей: за лесом не видит деревьев, Только ты, Сережа, никогда не будь таким. И если скажешь «нет», сделай это иначе. Ну и точка. «Замыто!» — как скажет Пузанов».
Но мысли снова и снова возвращались к письму.
«Что бы ты стал делать на его месте? Ведь и в самом деле нет средств, Я бы написал, пожалуй, так:
Сережа, пойми мое положение. Денег мало, желающих много, — и все они — хорошие ребята, ты их знаешь: Василий Долганов, ну и так далее». Надо попасть на Третьи состязания… И зря я жаловался дядюшке: «Сплю на стружках!» Кап-кап-кап! Слезки. Подумаешь; подвиг! Другим вообще спать негде…
Сергей прочитал в газете объявление:
«Сегодня в 11 час. утра в Пролетарском саду устраивается детский утренник по специальной программе: игры под наблюдением специалистов, танцы и т. д. Каждому ребенку, посетившему сад, будет выдан воздушный шар. В 6 час. вечера над пролетарским садом будет произведен парад самолетов».
«Нет, я не пойду туда. Все равно мне воздушный шар не дадут, — подумал Королев. — Пойду я на закладку ангара. Надо примелькаться среди авиаторов: с тем, кого «где-то видел», говорят иначе».
В Киеве он чувствовал себя неуютно. У него постоянно было плохое настроение: бытовая неустроенность, Ляля где-то на другом конце земли (вокруг нее вьется рой элегантных красавцев, каждый из которых чемпион по боксу и знаток мировой философии), но главное — невозможность утвердить себя среди авиационной братии. Тут он был на десятых ролях. Планерным кружком руководили дипломники, очень сильные конструкторы — Томашевич и Железников, но прежде всего Константин Яковчук, крепкий, коренастый брюнет, резкий и точный в словах и движениях, кавалер ордена Красного Знамени. Летал он давно, еще в гражданскую. В журнале «Авиация и воздухоплавание» был некролог об его. героической гибели: и в самом деле он сутки провалялся без сознания под обломками аэроплана, пока его не отыскали и не отправили в госпиталь с перебитыми ребрами и ногами. После госпиталя — снова в воздухе, первое время с гипсом на ноге, Недавно он выполнил в Пролетарском парке агитполет. Вначале его отговаривали: это не агитполет, а самоубийство: взлететь и сесть на площадку шириной в восемь метров и длиной в сорок невозможно. Потом приказали оставить свою затею. Он отмерил такую же площадку на аэродроме и сделал с нее десять взлетов, но главное, посадок. После его полета в Пролетарском парке, когда он взлетел в сторону обрыва, народ вносил свои средства не раздумывая.
Яковчук всех давил своим авторитетом, покрикивал, но он, пожалуй, имел на это право. С ректором Бобровым он здоровался за руку. Вот попробуй сунься к такому со своим детским проектом, он глянет на тебя как на пустое место и спросит:
— А вообще кто ты такой? И как тебя зовут?
Сергей понимал разницу между собой и Яковчуком. Незаметно он стал работать «под Яковчука»: купил такую же серую рубашку, широкий пояс и стал так же засучивать рукава. И научился говорить коротко и точно. Однако под этой оболочкой пока ничего не скрывалось. В дальнейшем авиация научит Королева мгновенной реакции, манере говорить и поступать с наименьшими затратами усилий, как раз тому, что Константин Яковчук уже делал сам по себе, не актерства ради.
На закладке ангара Королев был вместе с Пузановым. Михаил Пузанов был старше Сергея лет на восемь и уже кое-что испытал в жизни, впрочем, как и все его ровесники. Но это не ставило Сергея в подчиненное положение.
Во время всяких выступлений и приветствий Сергей вдруг увидел Савчука. Точно, это был Иван Савчук из гидроотряда. Сергей обрадовался ему как лучшему другу, хотя в Одессе особенно нежных чувств они на испытывали друг к другу.
— Как ты сюда попал? — спросил Сергей.
— Отряд перевели в Севастополь, а я сюда. Ты-то где?
— В КПИ.
— Рядом со мной. Будешь ходить ко мне в гости. Кстати, пойдем сейчас.
— Я не один.
— Еще лучше. Иван Савчук.
— Михаил Пузанов, учусь с Сергеем.
— Выруливаем, братва, отсюда, кирпичек смогут положить и без нашей помощи.
В небе раздался треск мотора.
— Глянь, глянь — перекидывается! — раздался сзади испуганный возглас: самолетик делал «мертвую петлю», вот сверкнул на солнце и выровнялся.
Приятели двинулись в авиагородок. Треск мотора приближался. Оглянулись — самолет пикировал на Савчука, который оказался чуть в стороне. Иван вынужден был нагнуться, чтобы его не задело колесом. Самолетик взмыл, подняв облако пыли. Вот развернулся и пошел над землей на бреющем полете. Приятели вынуждены были лечь на землю.
Гул исчез, но тут же снова приблизился. Самолет развернулся и покачал крыльями. И Сергей увидел в кабине летчика. Он улыбался, Его белые зубы сверкнули, как у молодого, опьяненного собственной силой зверя.
— Лешка Павлов бесчинствует, — сказал Иван, отряхивая руки, — воздушный пират.
— Я, честно говоря, испугался, — сказал Пузанов. — Черт его знает. Действует на нервы.
— Михаил — один из шестерых, кто остался после Трипольской трагедии, — сказал Сергей.
— А что это такое? — спросил Иван у Михаила.
— Он этим оправдывает мой страх, — засмеялся Пузанов.
— А что это за трагедия?
— Рассказывать неохота. Я уже рассказывал раза четыре. Короче, пиратствовал тут атаман Даниил Терпило, по кличке Зеленый. Против него выступили все пацаны с общегородской конференции КСМ, среди них шесть девчонок. Расклад был не в нашу пользу: две тысячи штыков против двадцати тысяч. А большинство из нас — ровесники Сергея. Отмахали ножками до черта, не спали ни черта, взяли с боя Триполье. Место тяжелое — горы и кручи над Днепром. Поутру нас шестерых отправили на мельницу — корректировать артиллерийскую стрельбу. Короче, да чего я болтаю? Ведь у меня есть сегодняшняя газета, там все описано.
Иван и Сергей остановились.
«Внезапно напали бандиты с трех сторон и начали избиение захваченных в живых комсомольцев. Их посадили в каменный сарай. Оттуда стали выводить по 6–8 комсомольцев, подгоняли их к высокому берегу, связывали и бросали в реку. Затем стреляли по ним. Никто не просил пощады у бандитов. Героически вели себя и шесть комсомолок. Пьяные бандиты издевались над ними, все, стиснув зубы, молчали… После резни в течение нескольких дней по Днепру и по широким степям Екатеринославщины плыло много, много трупов. Эти трупы разносили по всей Украине весть о трагедии. Под Трипольем погибли краса и гордость киевской комсомолии».
Пузанов, Савчук и Королев молча двинулись дальше. Они молчали и не глядели друг на друга.
Когда они подходили к дому, где жил Савчук, их встретил рослый красавец. Он улыбался. В его улыбке было что-то знакомое.
«Где же я его видел? — подумал Сергей. — Такая же улыбка была у Алатырцева, Но я его где-то еще видел. Алатырцев тут ни при чем».
— Алексей Павлов, — представил его Иван. — Вы его только что наблюдали в воздухе.
Павлов неожиданно для Сергея покраснел и кашлянул в кулак.
— Алексей делает авиетку, — продолжал Иван.
Королев и Пузанов оживились. Павлов по их оживлению тут же догадался, что перед ним свои.
— Где ты летаешь? — спросил он Сергея.
— Меня в основном возили, — сказал Сергей, — Сейчас учусь.
— У нас в «Гидро» летал механиком, — бросил Савчук.
И Сергей не стал спорить, хотя это было сказано слишком крепко.
— А я, — сказал Пузанов, — учусь с Сергеем на авиационном отделении, а вообще-то работал токарем.
— Ну так где же проект? — спросил Королев.
Поднимаясь по лестнице, Павлов сказал:
— В Коктебеле разбился Климентьев на Узун-Сырте. Он облетывал свой планер в условиях спокойного воздуха, а там бешеные восходящие потоки. Крылья сложились.
Все четверо не заметили, как наступила ночь. Ползали по чертежам на полу, не хватало места на кровати и столе. Просматривали расчеты и высказывали свои суждения.