— А вот здесь ты напортачил, — сказал Сергей. — Крыло будет так.
Он провел пальцем по уже рассчитанной и вычерченной плоскости и отхватил половину ее.
— Ну да! — удивился Павлов.
— Верь не верь — твое дело, но напортачил.
— Сережа, мы с тобой взрослые люди, — сказал Павлов. — Вот расчеты.
— Ну-ка, — протянул свою могучую волосатую лапу Пузанов, — дай арифметику. И линейку тоже. Мы шустренько отучим Сергея говорить не думая.
Савчук с готовностью протянул Михаилу логарифмическую линейку, как будто тот собирался бить ею пацана.
Все глядели на руки Михаила, пока он считал.
— Все! — сказал Пузанов.
Павлов со снисходительной усмешкой поглядел на Сергея.
— Что?
— Методика расчета у тебя вся правильна. Все в порядке. Но Сережка прав.
— Как?
— Ты ошибся в арифметике. В самом деле, тебе крыло надо обрезать, как сказал Сергей Павлович.
ПОСТОРОННИЕ ДЕЛА
И МЫСЛИ
Сергей просыпался без будильника. Приближалось утро, но еще стояла ночь. Поднимал руку, чтобы поймать в белеющий циферблат часов свет уличного фонаря. Без пятнадцати пять. Вместо утренней гимнастики он говорил себе:
«Жизнь прекрасна, все отлично, даже хорошо. И я здоров, и у меня все отлично и даже хорошо. И все у меня прекрасно. И в хаосе и неразберихе этого мира в растворенном виде живут мои планеры и самолеты».
После этой «молитвы» он вскакивал с дивана и, стараясь никого не разбудить, одевался, аккуратно, почти без шума засовывал в карман сверток с куском хлеба и, вытянув руки, отыскивал в темноте замок. Только бы не щелкнул. Так. Не щелкнул. Хорошо.
Надоело быть бедным родственником. Конечно, никто тебе слова не скажет, но все-таки… надо иметь свой собственный угол.
На лестнице он как будто стряхивал с себя тяжесть: выходил в «нейтральные воды». Его путь лежал по крутым тротуарам Костельной, к Владимирской.
«Отвратительно, когда какая-то часть твоего мозга постоянно занята изысканием средств для поддержания тела. А что бы я сделал, будь у меня деньги? Снял бы угол где-нибудь недалеко от института. Съездил бы к Ляле. Купил бы ботинки, хорошо бы еще и брюки.
И технический словарь Хютте. Вот, пожалуй, и все, чего мне не хватает до полного счастья».
Город еще спал. Только тронутую лимонным рассветом брусчатку иногда пересекали тощие коты, ночные хозяева города. Наверное, у них были свои строго определенные маршруты от помойки к помойке.
«Кстати, наши маршруты совсем не продуманы», — Сергей остановился. Кот тоже застыл с поджатой передней лапой. От его трех лап падали тени на гладкие квадраты брусчатки.
— Что скажешь? — спросил Сергей. Кот юркнул в ближайшую подворотню.
«Его путь абсолютно прям. А маршруты нашей газетной экспедиции ни к черту не годятся».
В подвале на углу Владимирской и Фундуклеевской было светло и шумно, как будто здесь собрались все, у кого бессонница. Сергей глянул на часы — рановато пришел. Отыскал листок бумаги и стал чертить схему города. Его карандаш двигался быстро и уверенно. В углу он написал цифру «12» и обвел ее кружком.
Стали собираться разносчики газет, в большинстве своем студенты.
— Что рисуешь? — спросил один.
— Думаю, — пробормотал Королев, потом поднял голову и сказал: — Товарищи! Полминуты внимания. В нашей работе самое главное поскорее разнести газеты. Но в том, как мы выполняем эту работу, нет логики. Мы заканчиваем свои дела на полтора часа позже, чем следовало бы. Мы тратим время попусту, наши маршруты не продуманы. Вот схема. Сплошные линии — путь с грузом. Пунктирные — порожняк. Порожняк здесь сведен до минимума. Итак, нас двенадцать человек… Глядите сюда…
Свою речь он уложил в полминуты. Все задумались, глядя на схему.
— Правильно, — сказал один.
— Как это мы раньше не догадались? — сказал другой. — Кто это тебя надоумил?
Сергей вспомнил кота и улыбнулся.
— Да так, один приятель.
С наступлением каникул он записался в бригаду грузчиков, вспомнил Одессу, прямые спины, потные между лопаток, вспомнил спину «того» рабочего. Разгружали баржи с цементом, иногда с сахаром, иногда с какой-то прессованной бумагой в квадратных тюках. В цепочке грузчиков он всегда становился за стариками: эти не будут тратить сил попусту. Он учился у них не тратить сил попусту. Итак, прямая спина, груз точно по центру и ритм.
Грузчики предпочитали иметь дело с сахаром, хотя совсем безразлично, чем харкаться после работы, цементом или сладким.
Опытные грузчики относились к Сергею как к пацану. В первый же день один старый атлет сказал ему:
— Сало не ешь пока и колбасу тоже. Ведь не лезет в горло?
— Не лезет.
— То-то и оно. Пей молоко или простоквашу. Вот держи банку, налью тебе молока. И сахару ешь побольше. Срубил себе сахару-то?
— Нет.
— Ha-ко, я тебе маленько отсыплю.
Старик показал Сергею свой карман: длиной до щиколоток.
— По сорок фунтов ношу, — объяснил он. — Сделай себе такие же, только пояс должен быть покрепче. После молока чаю попьешь. А после работы нужно водки, Немного, но нужно. Тогда руки и спина не будут дрожать, Ведь дрожат с непривычки?
— Дрожат.
— А она расслабляет. Понял, отчего грузчики пьют? А курить не надо. Воздуху будет мало. Не куришь? Ну и правильно.
Когда баржи прошли, Сергей подрядился чинить крыши. Это было гораздо приятнее, чем работа грузчика; не тяжело, и перед тобой весь город с куполами церквей и зеленью. Город сверху казался еще более зеленым, чем был на самом деле. Но кровельщикам платят негусто.
Наконец он съехал от дяди. Так спокойнее.
Он стал хозяином крошечной комнатушки недалеко от института, на Богоутовской.
После газетной экспедиции он целый день наслаждался одиночеством. Пел песни, занимался гимнастикой перед зеркалом, врезанным в комод, читал «Постройку и ремонт планера» и «Аэродинамический расчет планера», спал, снова пел песни, а вечером пошел прогуляться. И встретил студента из соседней группы.
— Пойдешь в киноартисты? — спросил тот.
— Этого мне только и не хватало, — улыбнулся Сергей. — Внешность у меня неподходящая, немужественная. Глаза круглые, шея короткая, щеки румяные.
— Массовые сцены — это чепуха. Наденут на тебя шинель, и будешь бегать с трехлинейкой и стрелять холостыми по бандитам.
— Что за бандиты?
— Бандиты такие же, как ты сам. Только считается, что они из банды Зеленого.
— Что за фильма?
— «Трипольская трагедия».
Сергей задумался. Он вспомнил Михаила Пузанова.
— А возьмут меня?
Еще как возьмут. А если и плавать умеешь, то и совеем хорошо. Еще им нужен смельчак.
— Зачем?
— Нужен им человек, который бы согласился прыгать с кручи в Днепр за главных героев. Но пока дураков нет. Никому еще жить не надоело. Вниз глядеть — и то страшно.
На другой день он стал киноартистом. Он получил шинель, обмотки и трехлинейку. Молодой парень, режиссер, сказал:
— Погуляйте, постарайтесь привыкнуть к одежде и к оружию.
Через час он выбрал бугорок и как будто чего-то ждал. «Артисты» насторожились.
— Забудьте все! — сказал человек. Его лицо окаменело и казалось твердым даже на ощупь. — Забудьте все свои мелкие заботы. Сейчас девятнадцатый год. Голод, разруха, страдания, Петлюра, Зеленый, революция в опасности. Из сонных украинских городков, розовых от мальв, всплыло самое уродливое и темное. Средневековье с его ужасами — невинное детство. Человеческая жизнь ничего не стоит. Русь отдана на поругание. Вы — комсомольцы с Киевской городской конференции. Вы — цвет киевской молодежи, вы — соль земли, вы — апостолы революции. Вы не говорите проповедей, вы просто готовы отдать свою жизнь за дело — вот ваша проповедь. Ваши сердца горят ровным рубиновым пламенем революции.