В это училище, на аэромеханический факультет поступил и Сергей Королев. В КПИ он послал бумагу:
«Постановлением приемной комиссии при Высшем техническом училище я принят в число студентов последнего, о чем ставлю вас в известность. С. Королев. 27/IX 1926 г.».
Он не спеша двигался через сквер перед училищем. Где-то в этом районе второкурсник Андрей Туполев летал на своем балансирном планере. По этой дорожке проходил, не видя ничего вокруг, крупный бородатый человек с наивными глазами — Жуковский.
Королев услышал сзади шаги. Не оглядываясь, он догадался, что это студенты аэромеханического факультета.
— Николай Егорович рассказал на лекции, как задумался и шел, ступая одной ногой по тротуару, а другой — по булыжной мостовой. И стал думать, отчего же это он охромел.
Сзади раздался смех. Королев прислушался.
— Но это что! — продолжал рассказчик. — Приходит он к себе домой и звонит. Из-за двери спрашивают: «Вам кого?!» — «Скажите, дома ли хозяин?» — «Нет». — «А хозяйка?» — «Нет и хозяйки. Что передать?» — «Скажите, что приходил Жуковский».
Сергей сам засмеялся.
— Это рассеянность человека, чей мозг постоянно занят вылавливанием идей из воздуха, — сказал другой студент. — А если я проанализирую все мысли, которые мне приходят в голову за сутки, то это такая чепуха. Наверное, его мозг сделан из какого-то другого вещества.
— Кстати, объясни мне формулу Жуковского.
— Анекдоты знаешь, а формулы нет?
Студенты обошли Королева, присели на корточки, и тот, что не знал анекдотов, начертил на земле профиль крыла.
— Как бы найти начальника планерного кружка? — спросил Королев.
Студенты обернулись.
— Это Вова Титов с нашего, то есть аэромеханического факультета, — сказал тот, который не знал анекдотов.
Затрещал будильник. Королев не глядя протянул руку и зажал язычок звонка рычажком. Еще стояла ночь, Форточка была открыта: в свежем воздухе скорее высыпаешься, но вылезать из-под одеяла так не хочется. В запасе еще минут десять, можно настроиться на бодрые мысли.
«Наверное, ни одна профессия так не расставляет работников по их истинной цене, как летная. И то, что в Киеве царили такие сильные конструкторы, как Томашевич и Железняков, и летун Яковчук, справедливо, — думал он. — И зря я позволял своему отроческому самолюбию отравлять собственную кровь. В этой профессии в самом деле все распределяется по совести. Экзамен на авиационного человека — Коктебель. Но даже путь на этот экзамен усыпан не розами».
Королев откинул одеяло, включил свет, и его руки и ноги задвигались, как будто он очутился в ледяной воде и двигаться, хочешь или не хочешь, надо.
Улицы пустынны. Все окна еще темные. Но автобусы уже ходят. Вон гремит по булыжной мостовой высокий желтый «лейленд», шофер сидит справа, по-английски. Надо пробежаться, чтобы потом не совершать на остановке бега на месте. Теперь до Павелецкого вокзала можно и вздремнуть.
Деревянный серо-зеленый вагон дачного поезда с маленькими окнами, разделенными крестом переплетов внутри, был грязен и просматривался во всю длину. Королев огляделся и увидел в уголке поднятые руки — это планеристы. Он подошел, поздоровался и сел. Напротив расположился Сергей Люшин, тоже студент МВТУ, голубоглазый и очень спокойный, с тем неуловимым отпечатком мужественности, который накладывает на лица знакомство с небом. Он успел выстроить уже три планера, и Королев поглядывал на него почтительно.
— А как ты стал летать? — спросил его парень с синяком на лбу.
Люшин зевнул и сказал:
— Очень просто.
— А как ты прошел медицинскую комиссию?
— Никак не проходил.
— Ведь у тебя что-то с левой рукой.
— Атрофия дельтовидной мышцы после полиомиелита.
Королеву вопросы парня с синяком показались несколько бестактными. Он повернулся к замороженному окну и приложил к стеклу свою ладонь. Отнял. Получилась прозрачная пятерня. Раздался свисток. Поезд тронулся.
— Ведь тебе сама судьба запретила летать.
Люшин улыбнулся.
— Ну и что с того, что запретила? Я ее обманул. Я делал планеры в арцеуловском кружке «Парящий полет», а сам, конечно, не летал. В Коктебеле я был как конструктор.
Королев заинтересовался.
— Ну, а нам назначили инструктором Карла Михайловича Венслава, — продолжал Люшин. — Он никого не знал, но знал, что я бывал в Коктебеле. Как-то я возьми и скажи ему:
«Хотелось бы полетать на своем планере».
«Пожалуйста».
Я предполагал, что меня запустят, как бумажного голубя, на малую высоту и этим все кончится. Но вышло иначе. Он кликнул стартовую команду — двадцать человек. И все мы двинулись на вершину горы.
«Вы летали до этого?» — спросил он меня на всякий случай.
«Летал».
Я и в самом деле летал в Коктебеле. То есть я сидел в кабине, а мой планер тянули за веревки, как воздушного змея. Если получался крен, то бегущие подтягивали нужную из трех веревок.
Забрались мы на горку. Стали растягивать амортизатор. Мне ничего не оставалось, как, сидя в кабине, молчать. Я взял рули нейтрально, проверил привязные ремни, а резину все тянут и тянут. Фюзеляж стал чуточку потрескивать. Я глянул перед собой — бесконечность. А команды «пуск» все еще нет. Наконец — команда, хвост отпустили, и я ударился затылком о спинку сиденья и как глотнул воздуха, так и не мог выдохнуть, словно очутился под водой. Чувствую — лечу. Глянул вперед и выбрал себе ориентир — корову. Но корову куда-то уводит в сторону, и горизонт наклоняется. Я глянул на рули — нейтрально, а меня тянет обок.
Попробовал слегка парировать крен — корова замедлила свое движение, остановилась. Горизонт выровнялся. Но, разумеется, я полета не ощутил. Глянул за борт — до земли метров восемь, нос планера направлен вниз. Я взял ручку на себя — это сработал инстинкт; я боялся повредить нос, Планер проваливается, я чувствую удар и шорох снега, весь фюзеляж в снегу, и кабина полна.
«Жив. И кажется, планер не сломал, — подумал я. — Треска не было слышно».
Оглянулся — далеко на горке темнеют фигурки стартовой команды, и по ослепительному снегу ко мне идет гнедой мерин — едут ко мне забирать планер.
«Что ж теперь мне скажет Карл Михайлович? — думаю я. — Допустил какую-то грубую ошибку, а не пойму, в чем она».
«Сразу видно, что летал в Коктебеле, — сказал он. — Не успел взлететь, а сразу вдоль склона ищешь восходящий поток. Но зачем же вы взяли ручку на себя? Вы потеряли скорость, и планер спарашютировал. Ну-ка, снова то же самое, без коктебельских штучек и покажите мне настоящую посадку. Штурвал на себя только у самой земли».
Второй раз я уже не волновался. Очутившись в кабине, я заметил, что при нейтральном положении ручки элероны отклонены. Поэтому-то меня и повело в сторону. Я поставил ручку боком, поглядел на элероны — нормально.
Второй раз посадил планер более-менее сносно. «Ну, вот и молодец», — сказал Карл Михайлович.
И только в поезде я сознался:
«Простите. Я соврал. Не летал я до этого».
«Ну, на самолете-то летал?»
«Летал».
«А чем отличается техника пилотирования? Те же ручки и педали. Сколько раз летал-то?»
«Два раза».
«Ну и порядок. Там ведь все то же».
«Я летал пассажиром».
— А ведь мог расшибиться, — сказал парень с синяком.
— Мог бы, — просто сказал Люшин.
Прозрачная пятерня на стекле покрылась ледяными кристаллами и вспыхивала от проносящихся мимо огней то зеленым, то красным.
— Все немцы, — сказал Королев.
Все засмеялись, а парень с синяком стыдливо прикрыл лоб ладонью.
— В самом деле немцы, черт бы их побрал. Они всякую ерунду доведут до крайности. А как ты догадался? Ведь тебя тогда не было рядом.