Королев вспомнил, как Люшин парил, несмотря на то, что парить, по замечанию самого Степанчонка, было невозможно.
«Да и вообще, что это за слово «невозможно»? Границы человеческой ловкости и энергии наукой еще не определены. Говорить «невозможно», это не научный подход к делу. И это слово употреблять не следует: все, что человек может вообразить, он может и сделать. Итак, четвертое: планер должен быть красив».
Он вспомнил вычитанную где-то реплику Леонардо да Винчи, которую тот произнес, глядя на свою разбитую модель вертолета: «Он не полетел оттого, что некрасив».
«Существуют связи между строением тела и характером не только у человека и животного, но и у вещей. Попахивает мистикой, но что ж делать, ежели это так? Со временем и этому наука найдет объяснение».
Королев шел, не замечая ничего вокруг, поднялся по лестнице, проследовал в чертежный зал, вежливо поздоровался со всеми, направился к своему кульману. Положил на вычерченный узел пулеметной турели листок из тетради и уставился на него. Потом, едва прикасаясь грифелем, одним движением нарисовал планер с длинными крыльями и сигарообразным фюзеляжем.
«Похож?» — спросил он сам себя.
«В нашем деле воображение так же необходимо, как и художнику. Взять художников Арцеулова и Черановского… Кстати…»
Королев вспомнил лекцию о межпланетных путешествиях, организованную Московской ассоциацией изобретателей, там говорилось об идеях Циолковского и об инженере Цандере.
У них все правильно, только современная техника не позволит пока делать такие штуки.
«Кстати… Лететь на Луну рановато, но ракету Цандера можно поставить на «Параболу» Черановского. Ведь на обычный планер ее не установишь — хвост тут же отгорит. А на «Параболе» нет хвоста. Меня уводит в сторону. Ракету пока к черту. Итак, красиво ли то, что я нарисовал?»
— Сергей, здравствуй! — услышал он над собой голос и от неожиданности вздрогнул. Оглянулся — Люшин.
— Как ты очутился у нас?
— Пока мы там, в Коктебеле, ломали планеры, меня перевели сюда. Я очень рад: здесь создается новое. Ты чем-то озабочен? Ты поздоровался и никого как будто не заметил.
— Все в порядке. Ты над чем работаешь?
— Поручили рассчитать и сконструировать управление.
— Ого! А потянешь?
— Все тянут. И Лавочкин, и Камов, и ты.
— Я не тяну, у меня турель.
После работы они вместе вышли к трамвайной остановке. Закурили. Моросил дождь, голые деревья словно пропитались водой насквозь.
— Видишь ли, — сказал Люшин, — мечтаю сделать планер, которого не было бы стыдно и в старости.
— Доживем до старости?
— Мне цыганка нагадала семьдесят пять лет. Но я о планере. Он должен быть прежде всего надежен, не утомлять пилота и… и, — Люшин улыбнулся, — он должен быть красив. И хорошо бы успеть к следующим соревнованиям, но это нереально.
Королев глядел на Люшина, широко раскрыв глаза.
— Сергей, ни слова, — сказал он. — Вот он, выход из положения, о котором я думал. Сейчас едем ко мне. Будем строить вместе. Тогда успеем. Через две недели нужно сделать предварительный проект: общие виды, аэродинамический расчет, расчет кривой управляемости, основных узлов и прочее. Времени терять нельзя ни минуты. Все прочее чешуя.
В этот момент показался трамвай.
— Пожалуй, ты прав, — задумчиво произнес Люшин. — Это хорошая черта, что ты, не раздумывая, берешь быка за рога.
— Да-да, — пробормотал Королев. — Именно не раздумывая.
Он вспомнил Шляпникова.
«Тот тоже говорил, что я не думая вылез в первый раз из кабины к мотору».
— А в институт? — нахмурился Люшин.
— Черт с ним, с институтом. Планер — это тоже институт.
Люшин и Королев просидели за эскизами всю ночь. Табачный дым в маленькой комнатке стоял, как от засорившейся печки.
Люшин поглядел на часы.
Королев перехватил его взгляд.
— Надо собираться на работу. Может, поспим с часок? Время есть.
— Я почему-то не чувствую усталости, — сказал Люшин.
По атмосфере, какая царила перед защитой проекта, Королев понял, что все пройдет более-менее гладко. Самые дотошные члены технической комиссии планерной секции в спокойной обстановке, дома, проверили методику расчета и «арифметику», успели высказать свое мнение тем, которые менее дотошны, и менее дотошные успели уже внести в свое эластичное мнение кое-какие поправки.
Королев сказал:
— Наверное, лучше выступить тебе, а отбрехиваться будем вместе. Тебя все знают.
— Нет, — возразил Люшин, — ты выступи и защищайся, а я так посижу, послушаю.
Королев коротко рассказал о задачах, какие были поставлены, как они разрешились и чем пришлось поступиться ради их разрешения.
— Какая нагрузка на крыло?
— Около восемнадцати с половиной килограммов на метр.
— Не много?
— Как будто нет.
— Крыло узковато. Что обеспечивает ему жесткость?
— Таких крыльев пока не делали. На него товарищ Люшин получил патент. Оно достаточно жестко без обшивки, но у нас будет и обшивка работающей.
— Разобрались, какие части силового набора работают на растяжение и какие на сжатие? Был случай, когда конструктор решил, что стержень работает на растяжение, и заменил его рояльной струной. А он работал на сжатие: ферма хитрая, сразу не разберешься, что куда. Конструктор погиб. Это было в Америке.
— Ну, так то Америка, — пробормотал Королев.
Сыпались один за другим детские вопросы, точнее, шла приятельская беседа на интересующую всех тему. Люшин был так спокоен, как будто не имел к проекту никакого отношения. Он попросту отмечал про себя, на какой странице пояснительной записки можно найти ответ на очередной вопрос.
Комиссия дала санкцию на строительство планера, а говоря яснее, выделила деньги. Аппарат несколько необычен, от него можно ждать сюрпризов, но в любом случае выигрывает авиационная наука.
Председатель комиссии пожал конструкторам руки и сказал:
— Надеюсь года через два-три увидеть ваш планер в воздухе. Это, конечно, трудно, но возможно.
И завертелось, закрутилось.
Завод, институт, изготовление рабочих чертежей, поиски мастерских. Спали по три часа в сутки, да в автобусе, если удастся занять место и заснуть до того, как рядом окажется женщина или старик.
Деревянные детали делали мастерские трамвайного парка, а металлические — Академия Жуковского. Обязанности приходилось разделять, чтобы одновременно оказываться в двух местах.
Незаметно прошла зима.
После института Королев забежал к Люшину и сказал:
— При Авиахиме организована группа для обучения планеристов на самолет ускоренным методом. Эксперимент. Шесть человек. В среду в Петровском дворце медицинская комиссия. Летать будем по воскресеньям.
— Не пойду, — сказал Люшин. — Эти эксперименты не для меня.
— Это то же, что не пойти сдавать экзамен со страху. Тут двойка. А если пойдешь, может быть и тройка.
— Не уговаривай.
— В среду утром зайду за тобой.
В среду Люшина забраковали. Прекрасное здоровье, атлетическое телосложение, но левая рука…
— Ну вот, — с хорошо скрываемой досадой воспитанного человека сказал он. — Выше головы не прыгнешь.