Стояла весна двадцатого года. Баланин вернулся со службы чем-то взволнованный. Стемнело. Мигал красный глаз маяка. В тумане рисовались исполинские корпуса судов.
— Что-нибудь случилось? — спросила Мария Николаевна.
— Оторвался от своих дел и задумался о времени.
Григорий Михайлович повертел в руках газету. Сережа насторожился: отчим не принадлежал к числу любителей поговорить. Мария Николаевна с улыбкой поглядела на мужа: она считала, что мужчины никогда не взрослеют вполне.
«Впрочем, за это мы их и любим», — подумала она.
— Ну, так что же тебя взволновало?
Баланин заговорил, шагая по комнате взад-вперед.
— Человеческая ловкость и сила в принципе безграничны. И вот сейчас люди живут на пределе и поэтому кажутся великими.
— Так что же тебя взволновало? — повторила Мария Николаевна.
Баланин положил на стол газету и сказал:
— Я не могу читать. Это слишком.
«Процесс Семнадцати… В субботу… суд закончился вынесением 9 товарищам смертного приговора (через повешение). Одного, десятого, раскаявшегося, отправили на фронт, а остальных приговорили к каторге. Судьи, вероятно для храбрости, чтобы не дрожали руки подписывать смертный приговор детям, не виновным даже в том, что им приписывали, выпили. Осужденные держали себя спокойно, бодро и стойко… Приговор выслушали спокойно. Другого и не ожидали. Многие, даже сторожа, плакали, видя, как… встретили смерть эти юные революционеры».
Сережа вышел из комнаты. Он долго стоял на лестнице в темноте, чтобы никто не видел его лица.
ЧЕМПИОН ШКОЛЫ
Учитель математики Темцуник почему-то задерживался. После звонка прошло уже минут десять. В классе Первой стройпрофтехшколы стоял ровный гул.
Сергей Королев, сидя на задней парте, уткнулся в томик Льва Толстого. На его парте было написано мелом: «Читаю Л. Толстого».
Королев был школьной знаменитостью. А знаменит он был не тем, что хватал с неба звезды, или слыл первым силачом, или писал стихи, или играл на рояле, как рыжий парень из соседней школы Славка Рихтер. Он был чемпионом школы по хождению на руках. Еще он мог сделать на столе «ласточку» или «крокодила», или, стоя «крокодилом», крутануться на месте и перелететь стол. Но по «крокодилу» и «ласточке» он уступал Георгию Калашникову. И на снарядах Жорка работал лучше, тут уж ничего не поделаешь: коренастый гимнаст никогда не добьется такой красоты махов на турнике и брусьях, как длинноногий.
Королев оторвался от книги, поглядел на своих товарищей, потом в окно и чему-то засмеялся.
— Хорошая погода, — сказал он подчеркнуто невинным тоном.
Все заулыбались.
— Может, сегодня математики не будет? — сказал сосед Королева по парте Божко.
— Последний урок, — сказал Калашников.
— Может, он простудился? — высказал свое пред-положение Назарковский.
— В такую погоду трудно простудиться — вода в море теплая, — сказал Королев, — хорошая вода в море.
Мужская половина класса держалась за животы; всем все было ясно: сгустилась атмосфера заговора, подростки решили удрать на море, но продолжали нести невинный разговор.
— Надо будет навестить учителя, — сказал Назарковский серьезно.
— А что… если… — задумчиво проговорил Королев.
И заговорщики мысленно договорили: «…явится Темцуник, ну и так далее».
И тут Калашников не выдержал. Его легкая фигура очутилась на подоконнике, щелкнули деревянные подошвы туфель. Через мгновение этот щелчок повторился далеко внизу, на тротуаре. За Калашниковым последовали остальные. В классе остались только девочки, они как будто осуждали своих легкомысленных товарищей.
А тем временем подростки молча и солидно, безо всяких разговоров и ужимок следовали по Старо-Портофранковской в сторону Херсонского спуска. Назарковский и Калашников сняли свою щелкающую обувь и пошли босиком.
Перед спуском внимание Королева привлек дом, сложенный из жёлтого ракушечника с редкими вставками красного кирпича: из-за своей редкости кирпич выглядел драгоценным камнем, даже светился. Сергей глядел не на сам дом, а на знакомые львиные морды в коронах. Такие же, как на Пушкинской, на особняке одесского миллионера Анатры.
Шли к розовой мельнице Вайнштейна, украшенной двумя башенками, похожими на шахматные ладьи. Здесь Хлебная гавань.
Подростки проникли на территорию порта: к проломам в заборах вели хорошо набитые тропинки.
Еще недавно здесь стояла кладбищенская тишина, ржавели катера, покрывались плесенью баржи, зарастали дороги, рельсы терялись в траве. А сейчас иди и рот не разевай: как раз угодишь под колеса.
К причальным линиям беспрерывно тянутся составы с зерном- Несутся к пароходам грузовики с шестиэтажными рядами мешков, движутся беспрерывной лентой грохочущие подводы.
Грузчики вырывают дощатые заставки, и из вагонов, набитых зерном до отказа, льется бронзовый поток на разостланные брезенты. Мелькают отполированные бока ведер, распухают мешки, пыль пропитана запахом пшеницы. И из облака пыли выходят один за другим беспрерывным потоком мешки на потных между лопаток спинах. Мешки, покачиваясь, плывут по сходням на сотканный из белого ослепительного света корабль. Грузчики молчат, чтобы не тратить силы, слышен скрип сходней и тяжелое дыхание.
«Они держат мешки, как тот рабочий», — подумал Сергей.
— Вместо математики будет урок русского языка, — сказал он. — Послушайте!
Мешки вдруг остановились, и со сходней раздался грубый голос:
— Эй, гайдамак, чего хлеборез раскрыл, заторы ставишь?
Подростки засмеялись.
— В кадку его мать!
— Пес их тесть!
— Ишь затараторил, баба некурящая, иди в женотдел!
— Молчи, молокосос, тебя и в комсомол не запустят!
— Кончай шутки шутить! Глянь-ка на пароход — англичане скалятся. Весь Запад глядит на вас, а вы ругаетесь!
Это выступил бригадир. Мешки двинулись, закачались.
— Как ты догадался, что будет урок русского языка? — спросил Божко.
— Молодой грузчик сорвал ногой планку на сходнях, а следующий за ним споткнулся. Задние не знали, что получится затор, и продолжали идти. Ну и так далее.
— Ты же глядел в другую сторону. Иногда мне кажется, что у тебя глаза на затылке.
— Как у Шивы, — сказал Калашников и засмеялся.
— Как это? — сказал Божко.
— Есть индийская легенда: верховный бог Брама создал такую прекрасную женщину, что все тело Шипы покрылось глазами — так он глядел на эту прекрасную тетю. Во все глаза, короче.
— Жизнь прекрасна, — пробормотал Королев.
Отец Калашникова был букинистом, и Жорж увлекался многими вещами по очереди: то философией Лао-Цзы, то йогами, то причинами французской революции, то психологией животных. Увлечения проходили, знания оставались. Он мог ответить на самые неожиданные вопросы.
Приятели выбрались на отлогий берег, оккупированный одесскими сорванцами и беспризорниками.
Недалеко, кружком, сидели чумазые «Коровины дети» — так зовут чистильщиков пароходных котлов по кличке главного подрядчика — «Коровы». Главное в их работе — проползти между труб котла, сбить с них накипь и не потерять сознания от жары. Они курили папиросы «Нирванна» и поплевывали сквозь зубы. Это были худенькие малыши возрастом от пяти до девяти лет со старческими лицами. Двоих, Хохлика и Мотю, Сергей знал. Он подошел и поздоровался с ними за руку, сел рядом.