Это чисто формальное обращение; скорее всего, Ямамото не притрагивался к черновику, подготовленному его штабом; в Японии в те времена, если кто-либо в его положении собирался сделать какое-нибудь официальное заявление, важным считалось не то, что он сказал, а то, чего не сказал. Если внимательно прочесть обращение, создается впечатление, что тут излагается некая теория «невоюющего флота» — как она изложена еще одним строптивым адмиралом — Като Томосабуро.
5
Однако Объединенный флот не проявлял ни малейшего признака раскола из-за военных действий в Европе. 4 сентября недавно сформированное правительство Абе обнародовало заявление, в котором говорилось: «Япония не намеревается вмешиваться в войну, которая недавно вспыхнула в Европе, а собирается посвятить себя исключительно разрешению „китайского инцидента“…» Распорядок дня на флоте оставался неизменным, а у Ямамото — в резком контрасте с его периодом работы заместителя министра — вдруг оказалась масса времени.
Кроме тех дней, когда шли маневры, у главнокомандующего Объединенного флота в мирное время было сравнительно мало дел. Ямамото стал предлагать своим штабистам сыграть в шоги или укрывался в своей каюте и писал письма либо выдавал образцы каллиграфии, которые так часто у него выпрашивали почитатели. Выходцы из тех краев Японии, откуда он сам, имели репутацию любителей покушать, а морской воздух только подстегивал аппетит. Завтракал главнокомандующий в японском стиле или (тут надо делать заказ за ночь вперед) по-европейски, с кофе, кашей и т. д. Тем не менее существовал консенсус — «войну на овсянке не выиграешь», и большинство выбирали фасолевый суп и рис.
Обед представлен целиком европейской кухней — начинался с супа и завершался десертом. За столом пользовались как серебряными столовыми приборами, так и чашками, чтобы есть руками. Для услаждения слуха обедающего в течение получаса, с 12.05, играл оркестр на афтердеке — это заменяло ему ежедневные репетиции; но в репертуар редко включались такие военные мелодии, как хорошо известный «Марш линкора», — акцент делался на сентиментальные японские мелодии и популярную западную музыку. Говорят, сам Ямамото особенно любил «Китайскую ночь». Остальная часть команды спешила покончить с едой и подняться на афтердек послушать музыку — один из основных видов отдыха команды, но, естественно, только когда корабль стоял на якоре.
В состав ужина, вновь в японском стиле, входили такие деликатесы, как морской карп, либо вяленый, либо жареный, пикантный яичный крем и сырая рыба дольками, а на камбуз, конечно, принимали поваров, известных своим искусством. Единственный недостаток — поскольку морские офицеры обязаны оплачивать свое содержание, молодые моряки, занимавшие подножие стола, считали подобную роскошь невозможной для своих кошельков.
За обедом и ужином в принципе полагалось присутствовать и главнокомандующему, и всем офицерам; прямоугольный стол для заседаний в каюте главкома был переоборудован в обеденный — на него набросили белую скатерть. На боевых кораблях типа «Нагато» для отделки кают в большом количестве используется тик, и каюты больше походят на салоны первого класса на каком-нибудь старомодном лайнере. Идея состояла в том, что в таких каютах в любом порту мира можно принимать любых гостей, не стесняясь интерьера.
Главнокомандующий обычно сидел в центре одной из сторон стола, напротив начальника штаба. Среди других — старшие и остальные штабные офицеры, адъютанты, шифровальщик флота, механик флота, флотский метеоролог, казначей флота, флотский медик, юрист флота и время от времени капитан «Нагато». Сам Ямамото говорил мало, но ни в коем случае не ограничивал других и часто улыбался. Ел он много. При его предшественнике адмирале Йосиде сушеная сардина редко появлялась на столе в кают-компании, но Ямамото был чрезмерно влюблен в юрум-аваси (вид сардин) из Тосы. Когда бы флот ни заходил в залив Сукумо, он посылал офицера снабжения закупать ее в больших количествах, а затем с наслаждением чавкал, съедая с головой и постоянно приглашая других присоединиться к нему.
Йосида, весьма суетливый, чересчур обидчивый, не унимался, пока все неисправности не устранены; не пил спиртного и, не имея возможности разрядиться, выискивал ошибки и всякие мелочи принимал слишком близко к сердцу. Без чувства меры пользовался красным карандашом на документах, которые готовил для него штаб, и иногда сам, лично занимался исправлением незначительных деталей в сигналах. Даже его штабные офицеры подвергались частым придиркам. Короче, уже тогда у него, видимо, проявлялись признаки невроза, которым он оказался позже болен всерьез.