По телу толчками разливалась боль. Тупая, мерзкая, бесполезная - иссушающая тело, оставляющая только слабость. Рак - не тот враг, которого можно избить до полусмерти. На него не натянуть перчаток, его не вкатать в асфальт до кровавых соплей, разбитых в кровь кулаков и треснувшей зажигалки. Ему плевать даже на специально утяжеленную рукоять пистолета. В бою с ним нет адреналинового исступления, пены на губах, мира, стягивающегося в точку вокруг корпуса врага - нет ничего. Только алая кислота, разливающаяся по венам. Кислота, от которой не спасает ничего - даже другой наркотик.
Держаться, орать, оставаться на месте. Терпеть. Не отбиваться. Не...
Подошедшая женщина протянула руку, осторожно помогая ему подняться - только чтобы отступить назад. Избегая ее руки, словно гремучей змеи, парень просунул локти под поручень и резко, одним рывком встал. Живой рычаг сработал.
По коридору пронесся тихий крик.
- Хрен вам! - глухо прошипел он. - Хрен! Я тут не сдохну!
"Не..."
Джеймс привалился к стене, пытаясь отдышаться. Грудь лихорадочно сжималось, с каждым толчком отправляя все новые и новые волны боли, но он стоял. Стоял, смотря на медсестру почти с ненавистью. Женщина ничего не сказала, просто оставшись на месте - готовясь подхватить его в любой момент. В конце-концов, это ее работа. Осознание этого помогло взять себя в руки.
- Принесите обед.
Или ту чашку бульона, которую они называют обедом. Плевать. Все равно в него больше не влезет.
Хорошо еще, что пока не перевели на питание через капельницу.
Он вернулся в комнату, аккуратно пнув перед собой дверь. Аккуратно - потому что спину сверлил чужой взгляд и отчаянно не хотелось с воем падать на пол. Пнул - потому что руки уже почти отказали.
Врач рекомендовал ходить хотя бы по пять минут в день. Если пойдет хорошо - по десять. И никогда, ни при каких условиях не пытаться отжиматься.
Джеймс и не пытался. Ему хватило трех часов на холодном полу.
Дверь захлопнулась, разделяя пространство. Вот эта комната, с койкой, капельницей, вешалкой и огромным окном - его. Тут он в безопасности, почти всего, кроме четырех-пяти часов в день.
"Я уже выстраиваю зону комфорта."
И это жалко. Попросту жалко.
Когда взрослый человек прячется от мира в своей комнате - он уже сдался. Уже отчаялся повлиять на что-либо за ее пределами. И не важно, что говорит по этому поводу психолог - Джеймс это чувствовал шкурой. Он не может позволить себе ни одной уступки. Ни одного шага назад. Ни одной поблажки.
Потому что если начнет, то остановиться уже в деревянном ящике.
Вздохнув, он упал на кровать. Кондиционер едва различимо гудел, выпуская тонкую струю прохладного воздуха. На тумбочке у кровати лежала опрокинутая и открытая упаковка. Он не успел ее вчера закрыть. В упаковке - тринадцать бело-голубых таблеток. Тринадцать, если он не сбился с курса.
"Двенадцать?"
Нет, тринадцать. Последняя завалилась за картонное дно.
Он почти пришел в себя. Разбитый поручень за ночь сам собой не починился, а вот лампы светлели на глазах. И гнилые электросети больницы тут не при чем - просто переставала действовать химия.
Боль еще билась в голове, стучала в виски, но это была ерунда, потому что ее место уверенно занимал белый шум - немножко безразличия, немножко заторможенности. Немножко почти нормального состояния. После химии становилось лучше - ненадолго, и с каждым днем это длилось все короче, но...
Наверное, это было не зря.
В дверь громко постучали. Громко, коротко и уверенно. Очень вовремя.
- Войдите.
Вошедшей женщине его разрешение, кажется, и не было нужно. У нее темная, почти черная кожа и очень дорогой белый халат. В руках хромированный кейс, а за спиной - девочка, одетая в школьную форму. Ей лет двенадцать, не больше - он дал бы меньше, если бы не абсолютно свободное от эмоций лицо.
Девочка аккуратно закрыла за собой дверь, застыв у окна, а женщина сделала пару шагов вперед. И будь он проклят, если в кармане ребенка топорщится шариковая ручка.
- Добрый день. Я - Доктор Мать, сегодня я заменяю доктора Эверетта.
Джеймс спокойно кивнул. Две процедуры за день не были чем-то новым. Это, безусловно, было неприятно, но...
- Я вашем полном распоряжении.
Он откинулся на кровать и повернул руки вовнутрь - так, чтобы было удобнее ставить капельницу. По спине пробежала предательская волна страха. На лице это не отразилось - он достаточно опозорился сегодня. Дальше, впрочем, будет только хуже. Вряд ли его гордости хватит надолго.
В прошлый раз хватило на двадцать миллилитров.
- Я не буду проводить химиотерапию.
Ответила она, проигнорировав его приготовления. Вместо этого женщина опустилась на стул рядом с кроватью, изучающе смотря на него. Она даже не моргала.
- Вот как?
Кажется, он удивился. Были, конечно, и другие процедуры, но обычно для них его везли в другой кабинет.
- Она больше не приводит к ремиссии. Ваша опухоль вошла в четвертую стадию развития.
Что-то хрустнуло. Кажется, это была его самоуверенность.
- Понимаю.
Он замер, отказываясь обдумывать услышанное. Его мозг будто вмерз в глыбу льда, отказываясь отвечать на любые команды. Конечно, что-то подобное он подозревал, его предупреждали о рисках, но...
Но.
"Сколько мне осталось?"
"Какие процедуры будут дальше?"
"Мне будет больно?"
Все эти вопросы должны были родиться, он должен был ими задаваться, он... наверное, ему стоит их задать. Ему стоит хотеть их задать. Или хотя бы испугаться ответа на вопрос.
Ничего. Только лед. Должно быть, шок. Только тихий, потихоньку разгорающийся костерок истерики тлеет где-то внутри.
- Я могу вылечить вас.
Джеймс услышал смех. Громкий, тяжелый, смешанный с кашлем - и только потом понял, что смеется он сам. Парень поскучнел. Поводок мигрени опасно подрагивал, она все еще была где-то там, и он все еще боялся лишний раз приоткрыть рот.
Все это, вся эта комедия... только чтобы впарить смертельно больному чудесное лекарство за пару миллионов баксов. Миллионов или десятков миллионов - смотря насколько ей хватит наглости.
Пару месяцев назад он бы похлопал такой афере. Она ведь даже сказала это с серьезным лицом.