Тем не менее Фромм надеялся на изменения к лучшему. Выход он видел не в луддизме, не в уничтожении технологии массового производства, а в децентрализации, уменьшении власти государства и крупных корпораций, в демократизации на производстве, передаче власти на уровень самоорганизующихся общин, муниципалитетов, районов. Иначе говоря, он был сторонником демократического социализма, за что ему равно доставалось и от коммунистической пропаганды, и от неоконсерваторов. Так как Фромм был противником насилия, считал бессмысленными всякого рода «революционные» обобществления, то в 60—70-е гг. его подвергли язвительной критике и «новые левые». В общем, для одних он всегда оставался «красным», а для других всегда был каким-то «розовым» либералом и утопистом, «абстрактным гуманистом» (политическая конъюнктура меняется, и сегодня Фромма готовы провозгласить «своим» не только «зеленые», которым он был действительно близок по духу, но и марксисты, в одночасье сделавшиеся и «демократическими социалистами», и (страшно сказать) «абстрактными гуманистами», — лучше поздно, чем никогда…).
Социально-политические воззрения Фромма заслуживают специального разбора, подчеркнем лишь, что учение о социальном характере излагается им на языке «раннего» Маркса и социальной психологии, и язык этот, заметим, не всегда переводим на язык психоанализа, употребляемый им при анализе индивидуальных характеров. «Укорененные в характере страсти» являются, по Фромму, ответом на экзистенциальные, а не социальные противоречия. Эти страсти могут быть рациональными и иррациональными. Причем данные предикаты относятся не только к логическому выражению страстей в мышлении, но также к аффектам и верованиям человека — разумно все то, что служит жизни, неразумно несущее ей вред. Инстинкты в этом смысле разумны, они поддерживают жизнь индивида и рода — «человеческая иррациональность определяется отсутствием инстинктов, а не их присутствием»[95] . С этой точки зрения рациональными и иррациональными являются также и те страсти, которые образуют материю «сновидений человека, а также всех религий, мифов, драм, искусства — короче говоря, всего, что делает жизнь осмысленной и заслуживающей того, чтобы быть прожитой»[96]. Когда цивилизация становится «моноцеребральной», это неизбежно влечет за собой рост деструктивности, так как подавляется эмоциональная жизнь людей. Страсти — это божества, которым поклоняется человек, и весь вопрос в том, каким божествам он служит — любви или ненависти. Идеалами сегодняшнего человека слишком часто становятся богатство, власть, техническое господство над природой; таким божеством может сделаться иррациональная деструктивность — «некрофилия».
Жизнь сама по себе есть благо; инстинкты разумны. В человеческой природе самой по себе нет зла, но существует постоянная его возможность. Агрессивность присуща всем животным и выполняет защитные функции, но она не имеет ничего общего с человеческой страстью к уничтожению. Ссылаясь на данные палеонтологии, антропологии и истории, Фромм утверждает, что уровень деструктивности рос вместе с развитием человеческой цивилизации. У человека отсутствуют инстинктивные механизмы подавления внутривидовой агрессивности[97], он выходит из животного мира и получает свободу, каковую может использовать во зло. Чем больше ступень его свободы, тем вероятнее использование ее в деструктивных целях. В первобытных племенах свобода невелика, индивид еще не выделяется из рода, нет частной собственности, социальной иерархии. Столкновения между племенами случались, но они не имели характера войн. Даже после неолитической революции (11—9 тысяч лет назад) общество было сравнительно эгалитарным, без эксплуатации и войн, при господстве матриархальной религии. Решающие перемены происходят в IV–III тысячелетиях до Н.Э., когда возникают городская цивилизация, частная собственность, социальное неравенство, эксплуатация рабского труда, государственная «мега-машина» и войны.
Укорененная в характере деструктивность является причиной далеко не всех разрушительных действий, совершаемых людьми. От деструктивности в собственном смысле слова Фромм отличает различные формы «псевдо-агрессии» (игра, самоутверждение) или защитной агрессии. Последняя может иметь патологические формы: например, индивидуальный или коллективный нарциссизм может быть причиной агрессивных реакций. Но и такая, почти всегда иррациональная реакция, имеет своим источником внешнее воздействие. Войны и преступления, чаще всего совершаемые из расчета, приобретательство и конформизм также могут стать причиной агрессивного поведения. Имеет место и спонтанная деструктивность (скажем, из мести, в состоянии экстаза) — она часто ведет к потрясающе жестоким действиям, но все же не коренится в характере.
97
B этом Фромм согласен с Лоренцом, но он считает, что перенесение этологами на человека закономерностей поведения животных — доминирование в стае, территориальный инстинкт и т. п. — ничего не дает, кроме внешних аналогий. Более того, в животном мире, по крайней мере среди млекопитающих, агрессивность крайне редко ведет к взаимному истреблению. Будь человек наделен агрессивностью шимпанзе — он был бы вполне мирным существом.