Для некрофильного характера свойственны тяга ко всему разлагающемуся и распадающемуся, к болезни и смерти. Клинические наблюдения показывают, что у некрофилов помимо сексопатологий проявляются влечения ко всякого рода испражнениям (это находит выражение и в соответствующих часто повторяемых ругательствах). Когда влечение вытеснено в бессознательное, то может проявиться навязчивое стремление к чистоте — некрофил как бы все время «отмывается», у него такое выражение лица, словно он все время ощущает неприятный запах. Фромм перечисляет еще целый ряд признаков, часть которых он затем обнаруживает у Гитлера. Наибольший интерес, однако, представляют его рассуждения о связи между некрофилией и поклонением технике, всему механическому, особенно там, где техника служит разрушению. В XX веке именно эта сторона некрофилии нашла свое полное выражение. Не разлагающиеся тела и не туалетные запахи влекут сегодняшнего некрофила, а, казалось бы, нечто диаметрально противоположное — стерильность зданий из стекла и стали, новенькие автомобили и домашние приспособления. Все это — полезные и нужные предметы, но уже по тому, как многим автомобиль кажется чуть ли не частью собственного тела, как новый танк или истребитель вызывает восторг, замечено, что такое современная некрофилия. Ее чертами оказываются ненависть ко всему органическому, замена жизненного на механическое, причем за отполированным фасадом цивилизации происходит отравление всей природной среды. «Безжизненный мир тотальной техники, — пишет Фромм, — есть лишь иная форма смерти и разложения»[102]. Первым литературным выражением этого духа деструктивности в нашем веке были футуристические манифесты Маринетти — именно изложенная в них программа, по мнению Фромма, была реализована национал-социализмом и получила полное осуществление в методах массового уничтожения с помощью современной техники. В футуристических манифестах заявила о себе идеология разрушительного нигилистического бунта. Для Фромма бунтарь (а таковым был Гитлер) принципиально отличается от революционера, поскольку первый реализует страсть к разрушению и уничтожению, второй действует во имя роста жизни и свободы. К сожалению, и это Фромм признает, ко всякому революционному движению пристает немалое число «бунтарей», влекомых одной лишь разрушительной страстью. Они объявляют разрушение творческой страстью, но сеют лишь ненависть[103]. В современном искусстве Фромм также обнаруживает очевидное присутствие духа деструктивности.
Для понимания предложенной Фроммом картины ранних лет Гитлера необходимы некоторые пояснения по поводу терминологии и методологии. Самые ранние корни некрофилии Фромм обнаруживает в инцестуозной фиксации на матери, причем особого рода — «злостной инцестуозности». Нередко встречаются случаи, когда взрослый человек не в силах выйти из детства, несамостоятелен, фиксирован на аффектах младенческого возраста и т. д. Нормальная стадия развития ребенка, привязанного в первые годы к матери, позднее может стать причиной неприспособленности или даже невроза. Однако у склонных к аутизму детей может выработаться иная, не аффективная, холодная привязанность. Мать для них — скорее факт, чем реальная личность; она символически предстает не как дарующая жизнь, а как источник хаоса и смерти. В злостной инцестуозности, как ее описывает Фромм, есть нечто дьявольски-холодное, и если такой личности не удается смягчить эту основополагающую установку, то она движется к душевному аду. В особенности, если эта личность терпит поражение за поражением, если ее нарциссический мир получает все новые удары — если такая личность не ломается и не впадает в безумие, то она способна, при благоприятных обстоятельствах, трансформировать реальность, придав ей черты своих страстей. Гитлер был наделен целым рядом талантов, был наделен огромной жизненной энергией, и в соответствующих социально-политических условиях он преобразовал свои некрофильные фантазии в европейскую действительность.
По существу, здесь мы выходим за пределы психологии. Хотя Фромм не склонен создавать своего рода демонологию, кое-где по тексту разбросаны ссылки на мифологическую символику — учение о некрофилии связано с традиционными религиозными представлениями. Как философское обобщение проявляется такая формула: биофилия и некрофилия суть две глубинных тенденции всего живого — начиная с уровня клетки между ними идет вечная борьба. Принципы «гуманистической этики» являются выражением биофилии, деструктивность предстает и как зло, и как болезнь. Некрофил — это «психологический калека»: тот, кто не способен созидать, кто не выходит из нарциссического отщепенства, полной обособленности от чувства и страданий других людей, тот, кто лишен бытия и делает принципом собственную пустоту, свое ничто, — через него в мир приходят только зло и смерть.
103
Фромм не уточняет, каких именно революционеров-бунтарей он имеет в виду. Известно, что слова Die Lust der Rerstorung ist auch eine schaftend Lust принадлежат Бакунину — «страсть к разрушению есть также творческая страсть». По поводу «бунта» писали самые различные авторы — Шелер и Камю, у нас — Булгаков и Франк (например, статья последнего в «Вехах», в которой имеются любопытные параллели с концепцией Фромма). По понятным причинам Фромм предпочитает говорить о механической мертвечине только «правого» радикализма и фашизма, тогда как относительно «левого» терроризма и нигилизма у него можно обнаружить лишь отдельные критические замечания.