Поэтому никаких ненужных дискуссий! Проблемы, относительно которых в отдельных руководящих органах ещё нет ясности, ни в коем случае не должны обсуждаться публично, ибо в противном случае решение ложится на народные массы. В этом было безумие демократии, это сводит к нулю ценность всякого руководства…
Мы имеем право в каждый определённый момент вести только одну битв, одну схватку за другой. Собственно говоря, верна не поговорка — «много врагов — много чести», а «много врагов — много глупости». Кроме того, народ не может одновременно вести и понимать двенадцать битв. Соответственно мы можем давать народу на один период только одну идею, сосредоточивая его на ней. Как раз во внешнеполитических вопросах необходимо иметь за собой весь народ как загипнотизированный, вся нация в этой борьбе должна быть прямо-таки по-спортивному охвачена страстью игрока; это необходимо. Если в борьбе участвует вся нация, то она вся в проигравших. Если она не проявляет интереса, то в проигравших только руководство. В первом случае возникает гнев народа по отношению к врагу, во втором — к вождю»[539].
Практические выводы из этих высказываний, программная суть которых оставалась в силе вплоть до военных лет, не заставили долго ждать. Уже 21 февраля Гитлер доверительно сообщил своему гостю Антони Идену, что он сократит СА на две трети и поставит дело так, чтобы оставшиеся соединения не имели оружия и не получали военной подготовки. Восьмью днями позже он вызвал командование рейхсвера, а также руководство СА и СС во главе с Ремом и Гиммлером в министерство на Бендлерштрассе. В речи, которая была воспринята офицерами с удовлетворением, а командирами СА — с ужасом, он обрисовал основные черты соглашения между рейхсвером и СА, которое ограничивало компетенцию коричневых штурмовых отрядов некоторыми второстепенными военными функциями, а в остальном возлагало на них в качестве главной задачи политическое воспитание нации. Он при этом заклинал руководство СА не оказывать ему сопротивления в столь серьёзное время и грозил раздавить всякого, кто будет ему мешать.
Однако Рем не внял этим предостережениям. Поначалу он сохранял самообладание и даже пригласил присутствующих на «завтрак примирения». Но едва только генералы ушли, он излил своё недовольство. По рассказам, он назвал Гитлера «невежественным ефрейтором», и без обиняков заявил, «что и не думает соблюдать соглашение. Гитлер вероломный человек, его надо как минимум отправить в отпуск»[540].
И как того требует бульварный сюжет, по которому развивались теперь события, не стало дело и за предателем; обергруппенфюрер СА Лутце посетил Гитлера в Оберзальцберге и донёс ему в ходе многочасового разговора об этих выпадах и мрачном бахвальстве Рема.
Однако Ремом руководило не только упрямство и не только высокомерие человека, который самоуверенно заявлял, что под его началом стоит тридцать дивизий[541]; скорее дело было в другом: он прекрасно понимал, что Гитлер поставил его перед неприемлемой альтернативой. Предложение или заняться воспитанием нации, или сойти со сцены уже было само по себе удалением в небытие, хотя и облечённым в формулировку выбора; ибо никто не мог предположить всерьёз, что штурмовики, которых Гитлер называл «колченогими», были подходящим преподавательским составом для осуществления его педагогической утопии воспитания арийского человека-господина. Будучи убеждённым в безысходности своего положения, Рем, похоже, посетил Гитлера в начале марта и предложил ему «малое решение»: включение нескольких тысяч командиров штурмовых отрядов в рейхсвер, благодаря чему он надеялся выполнить по меньшей мере самые неотложные социальные обязательства перед своими сторонниками. Но ввиду опасности проникновения СА в рейхсвер Гинденбург и руководство рейхсвера воспротивились этому, и Рем почувствовал, что опять придётся встать на путь бунта — под натиском разгневанных сторонников, нетерпение которых явно росло, и под воздействием собственного честолюбия.
Действительно, с весны 1934 года вновь стали курсировать лозунги «Второй революции», но хотя при этом речь шла и о путче и о восстании, свидетельств существования конкретных планов действий нет. Как это и соответствовало натуре этой дикой, хваставшейся своей силой своры, она довольствовалась кровожадными фразами, в то время как сам Рем страдал приступами упадка духа, порой прикидывая, не стоит ли ему вернуться в Боливию, а при встрече с французским послом сказал, что болен[542]. Тем не менее он старался прорвать смыкавшееся все плотнее кольцо изоляции и установить контакты с Шляйхером и, вероятно, также с другими оппозиционными кругами. Он организовал новую мощную волну маршей и вообще старался демонстрировать несломленную силу СА беспрерывными триумфальными парадами. Одновременно он достал, отчасти путём закупок за границей, крупные партии оружия и распорядился усилить программу военной подготовки своих подразделений[543].
Конечно, нельзя исключить, что тем самым он действительно только хотел занять разочарованных и раздражённых, шатающихся без дела штурмовиков, но эти шаги должны были действовать на Гитлера и руководство рейхсвера как вызов, а бунтовщическое бахвальство придавать тому тревожный тон.
Похоже, что самое позднее к этому времени Гитлер прекратил свои старания уладить дело с Ремом по-хорошему и взял курс на силовое решение. 17 апреля, на весеннем концерте СС в берлинском Дворце спорта, он в последний раз показался вместе с ним на публике. В дополнение к данному ранее Дильсу заданию он, согласно своим более поздним утверждениям, поручил отдельным партийным инстанциям разобраться со слухами о «Второй революции» и найти их источники. Напрашивается предположение, что с этим было связано одновременное создание службы безопасности (СА) и назначение Генриха Гиммлера руководителем прусского гестапо; с этим явно связано и то обстоятельство, что теперь впервые органы юстиции смогли добиться некоторого успеха в плане наказания за преступления, совершенные СА. Комендант концлагеря Дахау Теодор Айкке также в апреле получил, по слухам, задание составить «общеимперский список» «нежелательных лиц»[544].
Тем самым в нервозной атмосфере слухов и интриг началась настоящая охота с облавой, которая не оставила Рему никаких сомнений относительно того, что почти со всех сторон дело последовательно ведётся к его свержению.
Главными действующими лицами при этом были функционеры ПО, и прежде всего Геринг и Гесс, все они недолюбливали начальника штаба СА за то, что у него мощная домашняя армия и он в силу этого занимал позицию человека номер два; к ним скоро присоединился и Геббельс, который в силу своего радикального склада поначалу был на стороне Рема, а также Генрих Гиммлер, который как руководитель СС подчинялся СА и надеялся подняться за счёт падения Рема. Осторожно оперируя из-за кулис, стало все ощутимее заявлять о себе и руководство рейхсвера, которое умело подброшенной информацией о Реме и частичным отказом от собственной независимости надеялось перетянуть Гитлера на свою сторону.
Уже в феврале 1934 года оно добровольно устранило один из традиционных столпов офицерского корпуса, принцип социальной замкнутости, и дало указание, что впредь решающим критерием в военной карьере должно быть не происхождение из старой офицерской касты, а «понимание сути нового государства»[545]. Вскоре после этого рейхсвер ввёл политическую учёбу в войсках, в то время как Бломберг опубликовал ко дню рождения Гитлера, 20 апреля, изобилующую славословием статью и одновременно переименовал мюнхенские казармы известного своими традициями полка Листа в «казармы имени Адольфа Гитлера». Намерения его и Райхенау были направлены на постепенное разжигание противоречий между Ремом и Гитлером до открытого столкновения, из которого они сами собирались выйти смеющимися победителями; недостаток проницательности внушал им надежду, что Гитлер не осознает: лишая власти Рема, он лишается власти сам и отдаёт себя на милость рейхсвера.
539
Материалы Главного архива НСДАП, Hoover Institute, Reel 54, Folder 1290; см. также: Jacobsen H.-A., Jochmann W. Op. cit., «2 февраля 1934 г.».
542
См.: Krausnick H. Op. cit. S. 320; затем информацию Кеслера о беседе с Ремом 23. 03. 1934 г.: ADAP Bd. Ill, S. 263.
543
См: Sauer W. In: Bracher K. D. Machtergreifung, S. 946. Согласно Зауэру, при разоружении штурмовых отрядов летом 1934 г. было изъято 177 000 винтовок, 651 станковый и 1250 ручных пулемётов, что соответствовало оснащению десяти пехотных дивизий рейхсвера, установленному Версальским договором.