Я был недоволен своим положением; она думала, что мое недовольство связано с тем положением, которое занимает она, и всячески порывалась изменить его; пылкость ее натуры не позволяла ей что-либо обдумывать, двусмысленность ее роли в свете вызывала неровность в поведении и опрометчивость в поступках. Она правильно судила о вещах, но ей не хватало широты взглядов; верность ее суждений искажалась необузданностью нрава, а узость ума мешала видеть наиболее искусный способ действий и улавливать тонкие оттенки. Впервые в жизни поставив себе цель, но слишком поспешно стремясь к ней, она этой цели не достигла. Сколько унижений она претерпела, не говоря мне о них! Сколько раз я краснел за нее — и не имел силы сказать ей об этом! Люди очень высоко ставят сдержанность и такт, и я воочию убедился, что Элленора пользовалась большим уважением среди друзей графа П., будучи его любовницей, нежели теперь среди своих соседей, владея огромным состоянием и повелевая множеством вассалов. То надменная, то заискивающая, иногда приветливая, иногда обидчивая, она вносила в свои поступки и речи какую-то пагубную горячность, разрушавшую уважение, которым пользуются люди, умеющие владеть собой.
Отмечая здесь недостатки Элленоры, я себя самого обвиняю, себе самому выношу приговор. Одно мое слово успокоило бы ее, — почему я не смог его вымолвить?
Однако наша совместная жизнь теперь стала более мирной; развлечения избавляли нас от обычных наших мыслей. Мы лишь временами оставались одни; а так как мы во всем, за исключением сокровенных наших чувств, безгранично доверяли друг другу, то, делясь наблюдениями, обсуждая разные события, мы освобождали себя от необходимости говорить об этих чувствах, и наши беседы вновь приобретали для нас некоторую прелесть. Но вскоре новый образ жизни стал для меня источником новых треволнений. Затерянный в толпе, теснившейся вокруг Элленоры, я заметил, что являюсь предметом удивления и порицания. Приближался срок разбирательства ее тяжбы; представители противной стороны утверждали, что она ожесточила родительское сердце бесчисленными своими похождениями; мое присутствие как бы подкрепляло их слова. Ее друзья упрекали меня в том, что я причиняю ей вред. Они находили простительной ее страсть ко мне, но меня они обвиняли в отсутствии щепетильности; по их мнению, я злоупотреблял чувством, которое мне надлежало бы умерять. Я один знал, что, покинув Элленору, я тем самым увлеку ее вслед за собой, и она, чтобы не разлучаться со мной, отбросит всякую заботу о своем благосостоянии и все расчеты, внушаемые осторожностью. Я не мог сделать эту тайну достоянием общества, поэтому я в доме Элленоры казался посторонним человеком, вредящим успеху того дела, от которого зависела ее судьба; и, по странному извращению истины, ее жалели как жертву моей власти над ней, тогда как я был жертвой ее непреклонной воли.
Некое новое обстоятельство еще более осложнило это тягостное положение.
Неожиданно в поведении и манерах Элленоры произошла странная перемена: до того времени она, видимо, была занята только мною; вдруг я заметил, что оная благосклонно принимает поклонение окружающих ее мужчин и даже ищет его. Казалось, характер этой женщины, столь скрытной, столь холодной, столь недоверчивой, круто изменился. Она поощряла чувства, более того — надежды множества молодых людей, одни из которых пленялись ее красотой, другие же, несмотря на ее прошлые заблуждения, действительно домогались ее руки; она не отказывала им в долгих беседах с глазу на глаз; в обращении с ними она прибегала к тем сомнительным, но привлекательным уловкам, которые слегка отталкивают поклонника для того лишь, чтобы удержать его, выражая скорее нерешительность, нежели равнодушие, отсрочку, нежели отказ. Впоследствии я узнал от нее самой, и события подтвердили, что она действовала так из соображений жалких и ложных. Возбуждая мою ревность, она надеялась оживить мою любовь; но это значило ворошить пепел, который ничто уже не могло воспламенить. Быть может, неведомо для нее к этому расчету примешивалась также и некоторая доля женского тщеславия! Она была уязвлена моим равнодушием, ей хотелось доказать себе самой, что она еще способна нравиться. Возможно, наконец, что, тяготясь одиночеством, на которое я обрекал ее сердце, она находила известное утешение, внимая словам любви, давно уже не произносимым мною!