То был один из тех зимних дней, когда солнце озаряет серые поля каким-то печальным светом, словно с жалостью взирая на землю, которую оно перестало согревать. Элленора предложила мне выйти погулять. «Сейчас очень холодно», — сказал я ей. «Неважно — мне хочется пройтись с тобой». — Она взяла меня под руку; мы долго шли молча; она двигалась с трудом, тяжело опираясь на меня. «Остановимся на минуту». — «Нет, — ответила она, — мне отрадно чувствовать, что ты еще поддерживаешь меня». Мы снова погрузились в молчание. Небо было ясно, но листва уже опала с деревьев; ни одно дуновение не колыхало воздуха, ни одна птица не проносилась вблизи; все было недвижно, слышался только треск обледенелой травы, ломавшейся под нашими шагами. «Какое безмолвие! — сказала мне Элленора. — Какая покорность в природе! Не должно ли и сердце научиться покорности?» Она села на камень; вдруг она опустилась на колени и, низко склонив голову, закрыла лицо руками. Я услышал, как она вполголоса произнесла несколько слов. Я понял, что она молится. «Вернемся, — сказала она наконец, поднявшись. — Холод пробрал меня. Боюсь, что мне станет дурно. Не говори мне ничего, я не в состоянии слушать!»
С этого дня Элленора начала слабеть и угасать. Я окружил ее врачами; одни заявляли мне, что болезнь неизлечима, другие тешили призрачными надеждами; но природа, мрачная и безмолвная, невидимой рукой продолжала свою безжалостную работу. Временами Элленора как будто возвращалась к жизни. Порою казалось, что железная рука, давившая ее, отведена. Она приподымала истомленную голову; на щеках проступал слабый румянец, глаза оживлялись; но вдруг, по жестокой прихоти некоей неведомой силы, это улучшение оказывалось обманчивым, и врачебное искусство не могло найти тому причин. Так на моих глазах Элленора неуклонно шла к смерти. Я видел, как на этом лице, столь благородном и столь выразительном, обозначались признаки, предвещающие конец. Я видел — жалкое, прискорбное зрелище, — как тысячи смутных, бессвязных впечатлений, вызываемых физическим страданием, искажали этот энергичный, гордый характер, — словно в эти страшные мгновения душа, истязуемая телом, изменялась во всем, дабы с меньшими страданиями примениться к разрушению организма.