– А я думаю, Парк, что не встретимся. Потому что даже если мы не поубиваем несчастных зверушек нашими пукалками, едва стемнеет – это сделают за нас механизированные многоножки-утилизаторы! Чтоб автоклавам было чего варганить к следующему обеду!
– Возможно, Эванс, возможно… Ладно. Предлагаю вернуться назад, да отдохнуть. Да поесть. А то нам скоро – отбиваться от очередной партии. Зверушек.
Поздний второй завтрак решили превратить в обед.
Проходил он всё там же: в кухне. Парк ел как всегда, неторопливо пережёвывая пищу, и аккуратно подбирая остатки подливы с поддона. Рикер тоже старался: съел быстрее всех, чем тоже традиций не нарушил. Эвансу кусок в горло почему-то не лез.
Глядя, как напарник вяло ковыряет ложкой в картофельном эрзац-пюре, Парк наконец обеспокоился:
– Аппетита нет?
– Угу.
– Хм-м… Это плохо. Да и выглядишь ты… Бледновато. Да и потеешь подозрительно обильно. Ну-ка, схожу я за градусником. Аптечка так и осталась у меня в рюкзаке.
Когда означенный прибор оказался у Эванса под мышкой, тот, придирчиво прочувствовав свой организм, вынужден был признать:
– Твоя правда. Чувствую я себя погано. И это – не только от моральных терзаний и стресса. Меня словно бы… Потряхивает. И мурашки по коже бегут.
Парк достал градусник, глянул на него:
– Чёрт возьми. Ещё бы тебя – не потряхивало! Тут написано – сорок и две десятых по Цельсию! Да у тебя, милый ты наш – лихорадка!
– И что мне теперь делать?
– Что делать, что делать… Иди, ложись на свою койку. А я почитаю инструкцию. Впрочем, вру: не нужно мне эту хреновину читать. В нас же всё вдолбили. Вот антидот номер один и жаропонижающее из тубы номер один я тебе и вкачу. В мягкое место. Там, в инструкции, ещё говорится о том, что нужно поставить капельницу из флакона номер три, но её нужно делать в вену. А я не умею попадать.
– Я умею. – Рикер дёрнул плечом, – Приходилось.
Парк не стал расспрашивать, где это Рикеру приходилось «попадать в вену» – мало ли! Возможно, конечно, что тот был медиком-волонтёром…
Но куда вероятней другой вариант. Старинный героин ещё пользовался в определённых кругах весьма неплохой популярностью.
Эвансу уже было не до расспросов: его реально сотрясала крупная дрожь, и пот тёк уже с макушки. Парк с ощутимым беспокойством в голосе спросил:
– Ты… Идти-то сам – сможешь?
– Смогу, наверное. Только перед тем, как я лягу, и вы меня исколете… Схожу-ка я в туалет. Отлить.
Отлить удалось. Цвет мочи показался Эвансу подозрительным – словно оранжевым. Да и выйти из кабинки удалось не сразу. Едва натянул штаны, жутко замутило.
Пришлось плюхнуться на колени, и выложить всё то немногое, что удалось съесть, туда – «на прокорм ихтиандру». Но через минуту, как ни странно, ему стало легче.
Парк, ожидавший у выхода, подставил плечо. Эванс буркнул:
– С-спасибо… – после чего не стал выделываться, а реально навалился на плечо напарника:
– А где Рикер-то?
– Пошёл на склад, за штативом для капельницы. Ты сам-то – как?
– Полегче. Только… Вывернуло меня наизнанку. Да ты, наверное, слышал. – Парк только кивнул, – Ну и ещё подозрительно – цвет мочи. Оранжевый какой-то.
– Ага. Точно. Осталось только проверить твой язык. – Парк кивнул, словно бы Эванс подтвердил какие-то его мысли или раскладки, – Ложись давай.
Они как раз дотопали до кровати Эванса, так и стоявшей в углу на последнем этаже, и Эванс с ощутимым облегчением принял горизонтальное положение:
– Ф-фу… Чёрт. А и правда – ноги трясутся. И голова… Трещит. А уж потею – как свинья!
– Ты свиней не трогай. – в проём двери вошёл Рикер, тащивший в руках странного вида треногу, похожую на штатив старинного фотоаппарата и несколько пластиковых ёмкостей, – Эти благородные и порядочные животные никогда законов не нарушают. Соответственно – и в тюряги спецназначения не попадают. А ещё я слышал, что и тело и метаболизм у них настолько сходен с нашим, человеческим, что на них эти гады учёные проверяли многие лекарства, вакцины, и всё такое прочее. Ну-ка, давай свою граблю! – Рикер весьма нетерпеливо схватил Эванса за безвольно лежавшую руку.
– И язык покажи. – это влез уже Парк.
Эванс усмехнулся через силу: приятно. Заботятся. Хоть и пытаются под показной ворчливостью скрыть, что беспокоятся, и привязались…
Как и он к ним.
Вот уж точно говорят: совместные невзгоды и заботы сближают гораздо сильней, чем счастливо прожитые безмятежно-беззаботные годы… например, у супругов. А ещё говорят, что пока всё хорошо – нетрудно казаться хорошим. Все «тонкости натуры» вылезают как раз в критических ситуациях. Он высунул язык.