Выбрать главу
Слухи сказаньями стали потом, мифами, детской мечтой.Каждый желает, чтоб звался «дракон» сраженный его рукой.Каждый желает, чтоб любящий взгляд (пускай и чужой жены)Встречал, когда он возвратится назад с очередной войны…
Дикий яблонев цвет, и ладья без весла,и безмолвный хрустальный грот.Далеко-далеко с ним Исильд уплыла,и дракон больше их не найдет…[1]

…Тристрам так и не вернулся в Гитин. Одни говорили, что белорукая Изельде, саксонская принцесса и колдунья, всадила меж ребер рыцаря осиновый кол, чтобы выбить из его сердца любовь к Изельде Златокудрой, освобождая там место для себя. Другие уверяли, будто Тристрам победил и белого дракона саксов, после чего, смертельно раненный, улегся в ладью без руля и ветрил, и отплыл на волшебный Авалон в ароматах яблоневого цвета. Третьи мрачно сообщали, что непобедимый герой Тристрам был ранен священной реликвией саксонских королей, золотым копьем, истинное острие которого в старые времена сделали не из железа и не из бронзы, а из ядовитых львиных когтей; Тристрам разметал саксонскую армию, устранив нависшую над Логрией угрозу великой войны с северными врагами, а после – умер от ран. Четвертые же – потешались над ними над всеми, напоминая, что Изельде Златокудрая, тот самый символ «вечной любви» Тристрама, прожила с Марком Гитинским еще семь лет и померла родами, ни разу не вспоминая о существовании какого-то там рыцаря…

Так о Тристраме рассказывали не барды и менестрели. Так рассказывали люди, обычные люди, которые знали и уважали легенды, но не стремились сами творить их. Люди эти не пытались убедить ни самих себя, ни других, что слова их непременно будут услышаны и восхвалены грядущими поколениями. Они даже не пытались выдать свои повествования за чистую правду, которая-де противоречила легендам, созданным по заказу владык.

Они просто рассказывали байки.

…Говорили еще, будто Артур Пендрагон, прослышав о предательском деянии Марка и гибели Тристрама, приказал Вивиане, Хозяйке Озера, наложить проклятье на всех виновных. Однако волшебница отказала владыке Логрии, ибо виновные, по ее словам, покарали себя сами.

– А последнюю кару, – добавила она, когда король ее уже не слышал, – свершит меч Тристрама, восстав из тьмы и пламени во имя спасения того, что назовут любовью…

Вместо пролога

Рука Ноденса

Этот край стал единой державой довольно давно. Когда Бран, Аларик и остальные вожди Большой Орды, сокрушив предпоследние легионы защитников италийской столицы некогда могучей Империи, занимались много более важным делом, чем собственно планирование предстоящего сражения – а именно, договаривались, кому какие кварталы Великого Города потрошить, дабы не создавать ненужных междоусобиц до полной и окончательной победы, – так вот, в эти исторической важности дни младший кентурион гастатов Лотар поднял мятеж против богоравного кесаря (тому, впрочем, уже было все равно) и увел около двух сотен солдат Альпийского легиона на северо-запад. Сам по рождению горец из Урия, Лотар сумел провести их сквозь ущелья, где под обвалами не раз гибли целые когорты (разумеется, не без помощи коренных жителей альпийских нагорий, которые любили развлечения для изображать скальных духов, злобных и кровожадных). Легионеры Лотара без особого труда захватили с полдюжины поселений восточных гэлов и укрепились там.

Этот случай никак не стал бы зародышем новой державы, первого детища умирающей Империи, не втрескайся Лотар по уши в старшую дочку местного друида, Морврин МакКолль. Легионеры часто выдвигались вглубь Галлии, и поначалу их походам всякий раз сопутствовал успех – и всякий раз гэлы, в обычное время живущие раздробленными кланами, если не вовсе отдельными родами или семьями, заключали военный союз «пока имперцы не закончатся» и дружно вышибали захватчиков.

По непонятной причине знаменитый принцип «Divide et umpera» на гэлах срабатывал плохо. То есть он работал прекрасно, покуда речь шла о надежной защите рубежей Pax Mediterrania: не столь трудно было, заранее прощупав почву, подкупить или задобрить кланы, враждебные тому вождю, который как раз планировал пробиться в Империю и всласть там покуролесить, – после такого в доме потенциального грабителя начиналось примерно то же самое, и ему более было не до вторжений. Но когда речь заходила о захвате чужой земли – земли, которую варвары-гэлы невесть почему считали своей, – бесполезны становились и угрозы, и посулы, и подкупы. Оставалось только говорить языком igni et ferro, языком силы.

вернуться

1

Автор оригинальной «Песни Безумного Менестреля» – Роберт Эрвин Говард; с английского перевел Кайл Иторр, он же автор всех остальных стихов в тексте.