— Ты все-таки жестокий, Москалев… И думаешь только о себе. Тебе главное — рассказать, а там… трава не расти!
— Ах, не расти, не расти, о трава забвения! — пропел я и рассердился. — Я такой жестокий, потому что хочу тебе что-то рассказать интересное и развлечь!
— Ну, не обижайся, не обижайся! А то ты вдруг уйдешь, а я так и не узнаю, чем закончилось с Логографом и его историей.
Я встал, прошелся по палате, открыл окно. Там лето в разгаре, мама мирно катит ребеночка в коляске, мой попечитель-пенсионер сидит себе с газеткой… Я обернулся к Виктории, стал в позу и продекламировал с пафосом:
— «По моему мнению, разделение жизненных явлений на великие и малые, низведение великих до малых, возвышение малых до великих — вот истинное глумление над жизнью, несмотря на то что картина, по наружности, выходит очень трогательная». Эти слова сказал Михаил Евграфович ровно сто лет тому назад.
— Какой Михаил Евграфович?.. — спросила Виктория, и в глазах у нее промелькнула тень обиды.
— Салтыков-Щедрин, — я сказал тихо, стараясь извиниться интонацией, и тут же продолжил, желая замять вину: — Все эти дни Олимп жил сознательным ожиданием неотвратимого краха…
Словописец дернул себя за волосы, упал и принялся кататься по затоптанным бутафорским облакам. Листы Истории рассыпались по всему коридору. А он, безжизненный, лежал на исписанной бумаге, и безумные, неподвижные глаза отражали свет ламп. Из-под правой ноги выглядывал лист, на котором он полчаса назад вывел последнюю строчку Истории.
Я замолчал. Виктория рассеянно смотрела в потолок, как-то безразлично провела рукой по одеялу… потом прикрыла глаза и вдруг тяжело как-то задышала и снова затихла; наконец, не раскрывая глаз, внятно сказала:
— Спасибо тебе… Теперь я, кажется, все поняла…
— Что… поняла?..
— Поняла, почему такие боги и такой историк… Она открыла глаза и ясно взглянула на меня. Зрачки у нее были неестественно расширены. Она говорила: — И смертные были б другими, и боги, если бы…
— Если бы что?..
— Если б я была… с тобой…
— Виктория… — Я хотел сказать: «Прекрати эти глупые разговоры, все прекрасно, завтра едем на рыбалку!» — и не смог…
— Ну вот видишь… как все просто… — голос ее дрогнул.
И вот тут была секунда, когда я хотел броситься к ней, затрясти ее, заорать и… Ладно…
Я отвернулся… и вдруг разрыдался… Это была какая-то дикая истерика, меня так колотило, что я упал на колени перед ней, а она гладила мою голову и утешала:
— Ну поплачь, поплачь… Мне, ты знаешь, как это ни странно, даже легче… за тебя легче, понимаешь?… Я знаю, что тебе тяжело, потому что мне тяжело, а слезы…
Я встал, а она улыбнулась:
— Ну вот видишь, стало легче? Правда?..
Я кивнул, как мальчонкой кивал маме, не находя сил для слов, и молча протянул Виктории руку, так вот, как обычно: ничего не было, все нормально!
— Ну вот и все хорошо, Володя, иди… Я тебя замучила, да?.. Игоря поддерживай… Поцелуй меня.
Я поцеловал ее. Холодно, спокойно… И она была тоже очень спокойна. Тихо произнесла:
— Ну все. Иди уже… Сколько можно?.. У тебя дела, наверное…
Она отвернула лицо к стене, закрыла глаза, едва заметно улыбнулась. Губы ее вздрагивали.
Такой я ее и запомнил.
И помню сейчас. Эта последняя фотография самая совершенная из всех, потому что выполнена без фотоаппарата и прочих принадлежностей…
Я сижу на лавочке. Рядом цветок, и на него села пчела. Смысл существования пчелы в том, что она делает мед. А можно подумать, что смысл пчелы в ином. Ужалить. Ведь после этого она умирает. Ужалить и умереть — прекрасно? Сделать свое дело — и умереть. Я вот все рассказал Виктории, и теперь… Можно и умирать?.. Но дело-то не в том, чтоб ужалить. Пчела носит мед и потому живет. Значит, в этом более точный смысл?.. И потом… пчела ведь и не стремится жалить. Жало у нее — биологическая защита организма. Ну какая же это защита — смерть?.. Смерть пчелы. Подумаешь!..
Завтра понедельник, опять на работу. Не в роли «замечательного руководителя группы», а просто — к кульману. И — за чертежи!
Я говорил-говорил Виктории, с три короба наговорил, а главного и не сказал… А разве один человек может сказать другому такое главное, чтоб потом уже и ничего не надо было говорить? Наверное, сколько б я ни встречался с ней, сколько б ни говорил…
Ладно, все. Завтра понедельник, на работу…