Николай добродушно улыбался, и Завьялов уже начал было подтаивать, но в ту же секунду в нем взметнулась боль, в предчувствии которой он был с Егоровым постоянно взвинчен и насторожен, а вот теперь, когда попробовал расслабиться, она хлестнула его, отчетливая, так что ни спрятаться, ни защититься: лицо его Светланки и лицо Егорова в этой проклятой улыбке абсолютно одинаковы. Виктор прикрыл глаза и прислонился к стене.
— Ты что, парень, а?.. — обеспокоенно тронул его Егоров за плечо. — Тебе скверно?
— Да, старик… — Завьялов не мог поднять глаза и взглянуть на Егорова, потому что теперь уж он только и будет искать черточки Светланки в его губах, подбородке… С трудом произнес: — Я ночь не спал, устал… Ты вот что… Ты уезжай… Я тебе согласую панели, не волнуйся.
В лице Николая промелькнула какая-то тень, то ли подозрение, то ли удивление, он озадаченно произнес:
— Я думал, у тебя с сердцем…
«Не надо паники! — придержал себя Виктор, и тут же его буквально пронзила простая мысль: — Да ведь Егоров-то ничего не знает! Ровно же ничегошеньки! Он и вопрос-то глупый задал: «Ты женат?»…
Завьялов разудало тряхнул головой, словно сбрасывая наваждение, и уже во все глаза рассматривал Николая.
— Ну так что? — развязно спросил он, снова испытывая чувство явной победы. А полное недоумение, так искренне отразившееся на лице Николая, только подхлестнуло его мысли. Ну какой же все-таки идиот этот Егоров! Он до сих пор не знает, что у Ларисы от него дочь. И что он, Завьялов, вот уже почти десять лет муж Ларисы и отец Светланки. Значит, Лариса так ничего ему и не сказала… Ну так она и не скажет, тут можно не волноваться, она — кремень. Особенно в таком деле. А они поженились, когда Егоров уже уехал… Ну да, все совпадает. И теперь, даже если Егоров случайно встретит Светланку на улице, они прекрасно разминутся и не узнают друг друга. Узнают — это в кино. В жизни такого не бывает. — Чтобы узнать, надо знать! Правда, Егоров? — опросил Виктор и нервно рассмеялся, чем окончательно сбил Николая с толку. Тут же мысленно объяснил ему: «Егоров! Ты — типичный производственник! Ты слишком обыкновенен и прямолинеен. Ты, например, даже представить себе не можешь, каким я стал комиком! Сколько лет мы не виделись? Много, да? Ну так вот! В твоей бесцветной жизни так все было легко, что ты просто не знаешь, как это можно превратиться в комика. И никогда не узнаешь! Все! Будь здоров, старик! В гости я к тебе не приду и панели не согласую! Ну, посуди сам: вы там халтурите, а мы — согласовывай! Нет, так не бывает!»
Завьялов ссутулился и быстро направился к лестнице, но неожиданно остановился и обернулся:
— Какой номер, говоришь, в «Москве?»
Егоров только плечами пожал, дивясь:
— Четыреста шестнадцать.
— Ну так жди меня. В семь. Ты там один?
— Один.
— Прекрасно! Жди в семь.
Разумеется, работать Завьялов уже не мог. Рассеянно перебирал листы ватмана, потом полез в стол и тут же забыл зачем. Все валилось из рук. «Может, отпроситься у начальника да уйти?..» Решил не отпрашиваться. На прошлой неделе он уже уходил так. Получится, что слишком часто. Он встал, вышел в коридор, закурил. Принялся вышагивать в своем закоулке.
Ларисе надо рассказать все. Сейчас же. Мол, так и так, приехал твой Егоров… А если… она уже знает об этом? И они просто сговорились? Чушь собачья! И резервуар, и панели — все подстроено? Так можно додуматься до чего угодно. А звонить нужно немедленно!
С этим Завьялов ринулся в зал, но телефон был занят. С кем-то опять болтала Цветкова. Виктор в изнеможении сел на свой стул, сцепив зубы, ждал, когда же освободится телефон, и слушал, как Таня азартно перечисляет (оказалось — маме!), что она уже купила и что еще надо купить, но она не знает, как это у нее получится, потому что в магазинах не сразу все найдешь, надо ходить, а времени нет, и Сонька, как назло, никак не сошьет ей платье, деньги и материал взяла давно, но пока что одни только обещания, наверное, даже не раскроила….
Завьялов тихо покачивался на своем стуле, держался за виски. «Боже мой, боже мой!»
Прошла ведь, по сути, вся, вся его жизнь! Все, что могло как-то быть, все уже промелькнуло, проехало мимо, промчалось и унеслось… осталось вот только то, что есть: эта контора, этот жалкий стол и вот эти люди, сирые, малые, одни и те же изо дня в день, со своими заботами, — «наверное, она даже не раскроила», — а он среди них, потому что куда же ему деваться, когда все вот так неумолимо и никак не иначе!
Стоп! Не раскисать. Изменить ничего нельзя, надо просто жить, и все. Если смотреть на солнце без защитных очков, можно ослепнуть, а понятнее от этого солнце не станет. Итак, спокойно, сквозь очки; у него, в общем-то, все нормально: работа, зарплата… Даже радость — Светланка! Ну и… Лариса… Почему «ну и»?.. Лариса… Жена. Все нормально. Был счастлив с ней, потом все утихомирилось, вошло в свою колею. Ну-да, ну-да, можно и так, конечно… Все нормально, все нормально, и если каждый день по сто раз повторять, что все нормально, и при этом не свихнуться, так оно и будет нормально… Будет?.. Да! Будет! За спиной — стена, отступать уже некуда. Не стена за спиной. Просто пустота, в которой так легко исчезнуть, свихнуться… А он нужен. Да! Светланке! Он даст ей все, чтоб она так бездарно не проиграла в этой жизни, как он. А как — он?.. Разве он в чем-то виноват?.. Да ни в чем! Это просто ерунда, когда говорят, что человек не может отказаться от своего прошлого! Может! И прекрасно может. Беда только вот… что это прошлое, как правило, начинается тогда, когда и человека-то еще нет. Ну какое, скажите, прошлое у двухлетнего дитяти?.. А что это за человек, которому отроду лет одиннадцать и как он определяет свое прошлое?.. Да стрелять ему из рогатки в это прошлое. Ну, а в тридцать, когда, казалось бы, уже что-то прояснилось с этим прошлым и можно было б отказаться от него в случае чего, тут и оказывается, что, в общем-то, и незачем, ибо все устремления во что-то такое воплотились (или не воплотились), и уже не ты катишь бочку на гору, а она сама тянет тебя вниз с каждым годом все сильнее, успевай только переставлять ноги.