Циолковский авангард с оружием в руках не продвигал, но жаждал не меньшего – вручить человеку космос. Заставив обывателя поднимать глаза к небу не только из любопытства – брать зонт на улицу или не брать? – а еще и из необходимости знакомства с будущим местом проживания. Именно там, в космосе, только и можно искать счастье, утверждал этот плохо слышавший калужский бородач. Оно неуловимо на земле, учил космический пророк, но вполне достижимо ближе к звездам. «Если судить по Земле, – грустно признавал Циолковский, – то безумие управляет Вселенной, или, по крайней мере, можно сильно сомневаться в разумности мира».
Короче, они не могли в этой жизни не встретиться – два великих самоучки, разнополярных модерниста, генетических ниспровергателей гибельных основ – Шкловский и Циолковский. В начале 30-х годов прошлого века первый приезжал в Калугу писать киносценарий о втором. Долго беседовал. Записи, естественно, потерял. Фильм не снял. Лет через тридцать вспомнил некоторые подробности и записал: «Плачут по великим после».
Они обсуждали подробности бесед с ангелами. Будущие падения стратостатов. Минувшее – внука калужского космиста в навоз. Квашение капусты. Долги Циолковских соседям. Ближайшие полеты в галактику: скоро ли? «Мы вряд ли, – записал Шкловский предвидения калужского старца, – а комсомол наверняка полетит». Не обсуждали бедность, царившую в доме на краю улицы Кая Брута. Прошлые и будущие трагедии с собственными детьми. Минувшие и грядущие тяготы Отчизны. Все страшное должно вскорости окупиться правильным «вычислением мечты». Сердце мечты усиленно колотилось о грудную клетку модернистов. Все быстрее и быстрее. «Поэты и ученые – оптимисты, – закончит рассказ о своем космическом визави Шкловский, – они знают сроки, но они торопят время».
На Николу
Старый пазик, кряхтя, выбирает остатки турынинского серпантина. Вползает на вспыхнувшие цветущей вишней взгорки. Скатывается с них, выгоняя из-под колес душную майскую пыль. Прислоняется поочередно к бордюрам, выпуская из себя остатки городских пассажиров на волю.
Впереди, за рекой, уже маячит конечная – Ждамирово. Точнее – уходит оттуда в небо острой мачтой колокольни церковь Рождества Пресвятой Богородицы. Каждый раз она величаво проплывает в автобусных окнах, тихонько покачиваясь в дальней пучине деревенской листвы. Опять не зайду…
На предпоследней остановке автобус вбирает в себя торжественно стучащих палками и озабоченных чем-то явно не сиюминутным старушек. Те шумно восходят внутрь, устраиваются на сиденья, одергивают просторные юбки и ослабляют душные узлы ярких платков. Затем поочередно ищут глазами купола ждамировской обители. Жарко обмахиваются в их сторону троекратным крестом. «Никак, на утренню», – думаю про себя, возвращаясь взором к белоснежному храму.
– Никола сегодня. Праздник. Николая Угодника, – едва переводя дух после покорения автобусных ступеней, оповещает кондуктора одна из новых пассажирок.
– Вот те на. Праздник, оказывается, – радуется нечаянному разнообразию унылых разъездов немолодая кондукторша в трениках. – Глохнешь тут на работе.
Ей хочется что-то еще спросить у ветхих паломниц. Взгляд ее из тупо-сосредоточенного делается умильным и живым. Она скидывает с себя обычную дремоту. И встряхивается, точно вышедшая из пруда утка. Явно рада поговорить по душам.
– Милай, – опережает душевный порыв кондукторши бабушка с тростью, заглядывая за водительскую занавеску. – Сделай божескую милость, доставь нас хоть еще чуть лишку – до поворотика. А то ведь ноги-то не шагають. А там мы по дорожке до церкви и сами добегим.
Автобус с ходу проскакивает последнюю остановку и, резво поплутав в деревенских закоулках, попрыгав по случайным камням и едва втиснувшись в оконечный тупичок у церковных ворот, послушно замирает.
– Дай Бог тебе здоровья, – набирает побольше воздуха в грудь прежняя просительница и продолжает им выдыхать здравицы в адрес сердобольного шофера все то продолжительное время, что высаживается на улицу. За ней следуют остальные богомолки.