«Лягушонок» принесла из сарая лопату и мотыгу и, обращаясь к Янеку, проворковала:
— Мишук, розы в такую жару нельзя пересаживать.
Мое любопытство было удовлетворено. Янек стал «Мишуком». О, да ведь их, наверное, вдохновила песенка «Мишка и лягушка». До чего ж сильно воздействие искусства!
Мы выкапывали куст осторожно, боясь повредить его корни. Роза придерживала ветки, чтобы они не поломались. Янек копал, я отбрасывала землю в сторону. Это заняло не много времени — все кончилось куда быстрей, чем с тайником на замковом холме. Когда, наконец, Роза приподняла, держа обеими руками, тяжелый куст, от густого сплетения его корней ударило запахом теплой сырой земли. Роза бережно поставила куст на траву и прислонила его к пышно разросшимся георгинам.
Мы наклонились над ямой. На дне ее явно что-то лежало; сквозь тонкий слой земли тут и там пробивался металлический блеск. Янек счистил ладонью землю, и мы увидели большой плоский ящик. Еще несколько взмахов лопаты, и перед нами, на траве, покрытой серебристой росой, очутилось то, что Шимон Лагуна доверил нежной опеке черной розы, так заботливо перенесенной им из розариума графов Розенкранцев.
Сомнений больше не было: мы нашли бумаги Юлиуша Лингвена. Итак, «з» означало Заколье. Я припомнила, что доктор Свитайло очень хотел купить у Розы этот куст. А Феликс Свист и Зентара хотели приобрести весь дом вместе с садом…
Был ли причиной тому рассвет, так непохожий на мрачную ночь в развалинах замка, или на нас подействовало чрезмерное нервное напряжение, которое за последние часы все возрастало, но это открытие мы встретили совсем иной реакцией, чем первый, обманчивый успех с тайником на холме. Янек начал танцевать над ящиком победный танец в ритме рок-н-ролла, а я и Роза обниматься, выкрикивая нечто нечленораздельное.
Потом я начала брюзжать:
— Вот видите… все дело случая! А вы, молодежь, не верите в чудеса.
— Да нет же, тетя, — возразила Роза. — Ведь рано или поздно я-то сделала бы, что дедушка велел, и бумаги нашлись бы. Я только не могу себе простить, что не подумала об этом раньше.
— Надо всегда слушаться старших, — с достоинством изрекла я.
Туман, будто решив, что выполнил свое назначение, наведя нас на путь истинный, растаял. Лишь еще кое-где цеплялись за кусты его прозрачные полосы. Из-за леса все шире разливался по небу карминно-розовый оттенок — свет утренней зари. Было тихо, ранние птицы несмело пробовали голоса. В соседних виллах люди еще спали. Было воскресенье. К сожалению, ни Роза, ни я не были в этот день выходными и должны были, как всегда, отправиться на работу.
Думая об этом, я стояла и глядела вокруг. Вдруг мне показалось, что в густых зарослях орешника, тянувшихся до самой заводской территории, шевельнулась и мелькнула какая-то тень. Вряд ли это был ветер, его вообще не было, потому туман так долго и держался.
— Там кто-то есть, Янек, — тихо сказала я, указывая глазами в ту сторону.
— Пойду посмотрю! — предложила Роза.
— Даже и не думай! — рассердился Янек. — Этого еще не хватало! Что с того, что там кто-то есть? Нам-то что до этого?
— Мне тоже кажется, что нам сейчас следует держаться вместе, — согласилась я. — Пожалуй, будет лучше всего, если мы пойдем в дом.
Домик Лагуны невелик — в нем две комнаты и маленькая кухня. Вдоль фасада тянется цветник, огороженный высокой прочной металлической сеткой; короткая тропинка ведет от дома к калитке, за которой начинается дорога в город. Другой выход из домика находится около кухни; через крохотные сенцы там можно пройти в сад и огород.
Когда мы вошли в дом, я почувствовала сквозняк. «Наверное, открылась дверь со стороны кухни», — подумала я и направилась к кухне, чтобы закрыть дверь, потому что не люблю сквозняков.
Но едва я сделала несколько шагов, как мне преградили дорогу и, целясь прямо в меня из револьвера, холодно приказали:
— Стой! Руки вверх! Не кричать!
Кажется, я застонала. Да и как тут было удержаться от стона из одного только чувства изумления: револьвер-то держал не кто иной, как моя добропорядочная, богобоязненная, добродушно сплетничающая напарница, пани Анастазия! Увы, в этот момент она не казалась добропорядочной и богобоязненной и тем более не собиралась, вероятно, сообщать мне, с кем целуется у реки рыжая Зося Потыч, думая, что ее никто не видит.
Я попыталась оглянуться, но почувствовала у себя под ложечкой твердый предмет и, поняв, что это револьвер, которым так энергично и ловко орудует моя бывшая напарница, покорно подняла руки. Однако, пробуя оглянуться, я успела заметить, что в плен попала не я одна. Белая, как бумага, Роза тоже стояла у стены с поднятыми над головой руками. Черные глаза ее были полны гнева и ужаса. Возле Янека, приставив к его виску револьвер, стоял Бернард Симони. А между всеми нами лежал на столе большой плоский, металлически поблескивающий ящик…