Сегодня мы встречаемся с ним последний раз перед его уходом на службу. Я пригласила его погостить у меня в саду. Я не смогу никогда и никем его заменить! Забавно вновь вдаваться в любовные грёзы, когда я до сих пор для себя не разрешила вопрос существования Бога. Разве если человек во что-то верит без сомнения, он свободен? Не имею ответов. Я немного схожу с ума! Постоянно думаю только об адресате. Я могу назвать прогулку на кладбище одной из самых счастливых в моей жизни. Невозможно без трепета в сердце вспоминать его прикосновения. Мои ощущения похожи на бесконечное колесо, что совершает мириады оборотов в минуту, прокручивая на спицах разные чувственные переживания…
Сегодня день летнего солнцестояния. Он встречает меня в старом и пыльном троллейбусе и раскрывает руки в объятия. Я принимаю эту злосчастную ласку и случайно замечаю, что тополиный пух летает по салону транспортного средства. Окна открыты.
— Ты осуждаешь легкомысленные связи? — резко спрашиваю я и тут же убираю руки с его худых плеч.
— Это восприятие человека как средства, а не как цели. Не скажу, что мне это близко… — он запинается и сглатывает слюну. — Этот вопрос касается тебя, поэтому я не хочу говорить. Или… Или…
— Или что?
— Ладно, тут нет никаких запутанных умозаключений. Ты ждёшь ответов больше, чем я давал тебе ранее. Я просто принял твоё хорошее отношение ко мне как симпатию и возомнил, что могу так легкомысленно и высокомерно с тобой обращаться.
— Желание быть честной в этой жизни неизменно ведёт к провалу. К сожалению, у меня до сих пор появляются надежды, так как я довольно молода, и мне хочется жить как все, но по сути это ведь сухая блажь, смешанная с гнилью и грязью после дождя, которая ничего не означает…
— Нам нужно выйти из троллейбуса, — требовательно говорит, перебивая меня на последнем слове.
— Верно.
Когда ветер превышает отметку в семь или восемь метров в секунду, то тополиный пух летит словно снежные хлопья, так небрежно танцующие в воздухе. Я смотрю и застываю, не могу оторваться от удивительного символизма природных явлений, будто я одна на всей Земле стою посреди широкой аллеи и отчаянно представляю снежинки, вместо пушинок… Наверное, так не бывает, я напрасно думала, что смогу совладать с собой при серьёзных откровенных ситуациях, при глубоких переживаниях. Я не такая же, как и остальные женщины? Я же умная и красивая, может и вовсе прекрасная, и не то, чтобы это была гордыня или бредни тщеславия, — это была любовь к себе, ведь никто не хочет быть отвергнутым, разбивая сердце на мириады осколков, никто не хочет страдать и испытывать горечь потери близкого человека.
— Мне пришла в голову идея, что мы, в сущности, не отличаемся от преступников, над какими другие желают устроить самосуд, — говорит он, открывая калитку и рассеивая мои мысли. — Это всегда занятно, как витьевата норма и как она разит: одно мы принимаем безапелляционно, а другое, будто сноски.
Вокруг нас летний цветочный сад, что может быть прекраснее?
— Я не считаю, что мы преступники, но мы с тобой определенно заслуживаем презрения со стороны морали.
— А разницы нет между преступниками и нарушителями морали, здесь тонкая грань.
Так что где-то мы хуже тех, кого принимаем за преступников, норма — очень интересная штука. Мы, как минимум, ничем не отличаемся, мы тоже должны быть в тюрьме или психбольнице, в этих сортировочных местах для излишних.
— Поэтому нужно притворяться, — я улыбаюсь и грубо касаюсь его волос.
— Нет, не нужно.
— Ну иначе не получается.
— Вполне себе получается, — обиженно говорит он и отстраняется от моих рук.
— Ты не можешь понять, что вся выведенная людьми социально-ролевая мораль отвечает лишь за комфорт мужчин, показывает ему путь, а женщине остаётся подчинение. А я не хочу подчиняться! И от моего нежелания следовать норме, ты и сам перестал видеть во мне женщину! И знаешь, даже для Евы добро и зло то же самое, что и для Адама, а это в корне неверно и неправильно, отчего умным женщинам и приходится для собственного счастья выбирать себе иную модель поведения.
— Я завидую твоей рациональности, — адресат усмехается. — Зачем тогда женщине эта настоящая жизнь, зачем ей стремиться к правде, если это принесёт ей лишь страдания? Не проще следовать правилам о чувствах и выбирать более одобряемые модели поведения?