– Какая жалость, что Христиана не видит ее, – произнес Юлиус.
– Сестрица! – закричал Лотарио. – Иди скорей сюда!
И поскольку Христиана не спешила подойти, догадываясь, что ребенок зовет ее не по собственному почину, Лотарио побежал к ней сам, стал дергать за юбку, вынуждая отпустить руку отца и последовать за ним. Девушка уступила, и торжествующий Лотарио потащил ее любоваться крылатым чудом.
Стрекоза тем временем успела улететь, зато Христиана оказалась подле Юлиуса.
– Видишь, ты напрасно звал меня, – сказала она мальчику и тотчас возвратилась к отцу.
Юлиус снова и снова прибегал к этому маневру. Он показывал Лотарио каждую бабочку, оказавшуюся поблизости, каждый придорожный цветок, неизменно сожалея, что Христианы нет рядом и она не может насладиться их красотой. И всякий раз малыш мчался к Христиане и так приставал к ней, что она волей-неволей шла за ним. Так Юлиус, злоупотребляя простодушием мальчика, заставлял девушку хоть на мгновение продолжать их упоительное уединение втроем.
Он даже настолько преуспел, что вынудил ее принять из маленьких ручек своего невинного сообщника великолепный, только что распустившийся цветок шиповника.
Но всякий раз Христиана без промедления возвращалась к отцу, хотя рассердиться на Юлиуса за его настойчивость у нее не хватало духу. Ей, юной и нежной, стоило немалого труда противостоять, борясь с собственным сердцем, побуждавшим ее остаться.
Наконец она сказала ему с восхитительной детской прямотой:
– Послушайте, ведь с моей стороны было бы просто невежливо, если бы я все время говорила только с вами. Отец был бы удивлен, если бы я совсем не уделяла внимания ни ему, ни вашему товарищу. Но вы же скоро приедете к нам еще, правда? Мы тогда непременно отправимся на прогулку вместе с моим отцом и Лотарио, и знаете что? Если пожелаете, мы вам покажем Адскую Бездну и развалины замка Эбербах. Там очень красиво, господин Юлиус; ночью вы не могли этого увидеть, но днем эти места вам понравятся, я уверена. И уж тогда мы обязательно поговорим дорόгой, обещаю вам.
Они подошли к развилке. Лошадей, которых должен был привести мальчик-слуга г-на Шрайбера, еще не было на месте.
– Пойдемте пока вон туда, – предложил пастор. – В нескольких шагах отсюда хижина Гретхен, может быть, мы ее там застанем.
Вскоре они и в самом деле заметили юную пастушку. Ее хижина стояла на косогоре, под защитой нависающей сверху скалы. Гретхен окружала добрая дюжина коз – они паслись, прыгая с места на место и в поисках своих любимых горных трав забираясь на самые крутые склоны, лишь бы нашлась хоть малая выбоина, чтобы поставить копытце. Совсем как Вергилиевы козы, что щиплют горький ракитник на самом краю пропасти.
При свете дня Гретхен казалась еще более странной и прекрасной, чем ночью, освещенная сверканием молний. Сумрачный пламень горел в ее черных глазах. Волосы, тоже черные, были украшены причудливыми цветами. Она сидела на корточках, опираясь подбородком на руку, и, казалось, была всецело погружена в какую-то неотвязную думу. В этой позе, с такой прической, с этим мрачно сосредоточенным взглядом она была очень похожа на цыганку и немного – на безумную.
Христиана и пастор приблизились к ней. Казалось, она их не заметила.
– Ну, что с тобой, Гретхен? – сказал священник. – Я иду сюда, а ты не бежишь меня встречать, как обычно? Ты не рада? А я пришел поблагодарить тебя за гостей, которых ты привела ко мне вчера вечером.
Гретхен не тронулась с места, только вздохнула. Потом, помолчав, она проговорила печально:
– Вы правы, что благодарите меня сегодня. Возможно, завтра вам уже не захочется сделать это.
Самуил устремил на пастушку взгляд, полный насмешки:
– Похоже, ты раскаиваешься, что привела нас?
– Вас особенно, – отвечала она. – Но и его тоже, да, и его приход не к добру… – прибавила она, с горестной нежностью глядя на Христиану.
– Из чего же это явствует? – осведомился Самуил все так же насмешливо.
– Об этом говорят белладонна и увядший трилистник.
– А, стало быть, Гретхен тоже занимается ботаникой? – заметил Самуил, повернувшись к пастору.
– Да, – отвечал тот, – она утверждает, что умеет узнавать по растениям тайны настоящего и будущего.
– По-моему, цветы, кусты и деревья, никогда не творившие зла, подобно людям, больше нас достойны Господнего откровения, – сказала пастушка сурово. – В награду за их невинность им даровано всезнание. Я так долго жила рядом с ними, что они в конце концов стали открывать мне некоторые свои секреты.